Октябрьская революция 1917 г. завершилась установлением Советской власти, дальнейшее развитие которой зависело от ее способности не только проводить эффективную социально-экономическую политику, но и созидать устойчивую культурно-ценностную базу государства.

Осознание острой необходимости в формировании новых смысловых структур социалистического государства заставило коммунистическую партию мобилизовать всю свою идеологическую силу на решение данной задачи, что и стало катализатором мощной энергии, аккумулированной творческим сознанием 20- 30 гг. прошлого столетия. Это ставит нас перед серьезной проблемой, связанной с необходимостью поиска источника этой энергии. Дело в том, что октябрьские события сами не могли стать исходной точкой ее движения, напряженного трансформацией структурно-содержательных смыслов общественного сознания. Они стали ее взрывным моментом, ускорившим процесс коренных преобразований социально-экономических, культурно-идеологических устоев общества. Предпосылками же октябрьского переворота явились те процессы, которые определили общественный ритм российских, в том числе и дагестанских, народов во второй половины XIX в.

Как известно, в XIX в. Дагестан входит в новый социокультурный процесс, заданный потребностью в переориентации смысловых структур общественного бытия горских народов. «В самом начале XIX в., — пишет автор «Истории лакской литературы» С. X. Ахмедов, — Дагестан оказался в орбите внутренней и внешней политики Российской империи. По Гюлистанскому мирному договору 1813 г. Персия отказалась от значительной части Кавказа в пользу России. Дагестан официально оказался в составе Российской империи. Однако до реального присоединения Дагестана к России было еще далеко. Только в 1859 г. ... Дагестан окончательно вошел в состав Российской империи» [1, с. 72]. В результате ускоряется развитие капиталистических отношений, которые проникают во все сферы жизнедеятельности горцев. Так, например, «в конце XIX в. в Дагестане возникли крупные предприятия. За короткий период в Петровске возникла хлопчатобумажная фабрика, оснащенная новейшей технологией. В 1903 г. здесь было занято 895 рабочих, а сумма произведенной продукции достигла 750 тыс. руб. В 1905 г. фабрика дала около 681 продукции обрабатывающей промышленности Дагестана. Она заняла видное положение в сбыте грубых тканей в Дагестане, Средней Азии и Иране. В начале XX в. сложилась, хотя и очень слабая, фабрично-заводская промышленность, которая была представлена в 1905 г. 68 предприятиями, вырабатывающими промышленную продукцию на сумму 1 млн. 251 тыс. руб.» [4, с. 16-17].

Переход на капиталистические рельсы развития обнажил необходимость реформирования аграрного хозяйства, судебно-административной системы, которое сопровождалось коренной ломкой веками устоявшихся мировоззренческих ориентиров горских народов. В результате в творческом сознании горцев вырабатывается рефлексия, высвечивающая сомнение в устойчивости собственных культурных ценностей. Это и делало его равнодушным к смыслам средневековой традиционной культуры, в сопричастности к которым оно в течение нескольких столетий реализовало свою субъективность.

К разрыву с традиционной средневековой культурой способствовало и распространение в Дагестане просвещения. Активизировав смысл человеческого разума в гносеологической картине, оно поставило разум выше божественной истины, передало ему значение абсолюта. Известный философ и историк Н. Бердяев увидел в «просвещении» разрушительную для традиционного общества силу. Подчеркивая антиисторичность «просвещения», философ отмечает, что «эпоха «просвещения» есть в жизни каждого народа, когда ограниченный и самонадеянный человеческий разум ставит себя выше тайн бытия, тайн жизни, тех божественных тайн жизни, из которых исходит, как из своих истоков, вся человеческая культура и жизнь всех народов земли. И вот в эпоху «просвещения» начинается постановка человеческого разума вне этих непосредственных тайн жизни над ними. Для этих эпох характерна попытка сделать малый человеческий разум судьей над тайнами мироздания и тайнами человеческой истории. При этом, конечно, человек выпадает из непосредственного пребывания в историческом. Эпоха «просвещения» отрицает тайну «исторического». Она отрицает «историческое» как специфическую реальность. Она его разлагает, производит над ним такие операции, что оно перестает быть той первоначальной целостной реальностью, которая и делает его историческим. Она разобщает человеческий дух и человеческий разум с «историческим» »[2, с. 7].

Но следует отметить, что просвещение за столь короткий период не могло стать доминантной силой творческого мировоззрения горских народов и, естественно, не могло вытеснить веками сложившихся его культурных смыслов. Однако актуализация смысловых установок просвещения, сопровождающаяся расширением буржуазно-капиталистических экономических отношений, напрягает творческую мысль, погруженную в противоречивый ритм собственной неустойчивости. Подчеркивая решающую роль национально-революционной интеллигенции в формировании единого культурно-информационного пространства горских народов начала XX в., исследователь дагестанской публицистики З. К. Магомедова отмечает следующее: «Преемственность дагестанской культурной мысли с арабо-тюркско-персидской общностью продолжает сохраняться, но все более влиятельными оказываются иные каналы, приведенные в действие самим ходом истории. Традиционные литературные и культурные связи накладывались на вновь возникшие, которые оказывались более адекватными в объективной историко-социальной реальности и были связаны не только и не столько с проблемами художественного порядка, но и проблемами просвещения, освоения новых исторических реалий» [7, с. 25].

Обращенная к своему внутреннему драматизму, вызванному переживанием разрыва с ценностными смыслами средневековой традиционной культуры, творческая энергия лишается источника генерации, в результате ее объективность перестает выдавать смысл культурной идентичности. Автор монографического исследования «Аварский романтизм: конец XIX — начало XX вв.» Ч. С. Юсупова видит национально-художественные предпосылки возникновения и развития аварского романтизма в наметившейся в горах смене феодальных общественных отношений с их узко территориальным, сословным, патриархальносемейным закреплением личности капиталистической системой с ее едиными для всех товарно-денежными отношениями. «Горец, — пишет ученый, — отрывался от своей среды, но не мог войти и в устойчивый контакт с новой жизнью, ибо буржуазные отношения еще больше разъединяли людей, отчуждали человека от общества, не давали ему прочных и надежных связей. На этой неустоявшейся, неоднородной, крайне противоречивой общественно-исторической основе складывается в небывалом богатстве интенсивности и разнообразии художественная жизнь. В то время как для периода народно-освободительной борьбы подчинение общества на многие годы одной-единственной цели и задаче сопровождалось явлениями замедления, замирания литературного процесса, взрыв, произошедший после поражения, выплеснул на поверхность волну самых разнообразных поэтических поисков и открытий, где в сложном симбиозе одновременно сосуществовали различные художественные методы и направления: возрожденческие, просветительские, рационалистические, реально-чувственные, лирические, романтические» [9, с. 18—19]. Таким образом, творческое сознание горских народов теряет чувство собственной культурной целостности, в противоречивости которого высвечивалась и напряженность процесса социализации формировавшихся с проникновением в Дагестан буржуазно-капиталистических отношений новых экономических слоев и классов, ставших уже носителями определенных субкультурных элементов. В этом отношении традиционная средневековая культура сохраняет свою существенность в качестве субкультуры религиозно ориентированной части населения.

Выход из культурного лона средневековья активизировал индивидуальное сознание, воспринимающее традиционные ценности как непосильное бремя из-за их отчужденности от естественных проявлений человека [8, с. 39].

В индивидуализации творческого сознания горских народов немаловажное значение имело и формирование рабочего класса, которое было связано, в первую очередь, с начавшимся в Дагестане процессом урбанизации. «В трех городах области, — отмечается в «Истории Дагестана с древнейших времен до наших дней», — в начале XX в. (данные за 1903 г.) проживало 47,5 тыс. человек, в том числе в Дербенте — 20,8 тыс., Петровске — 17 тыс., Темир-Хан-Шуре — 9,4 тыс. ... В 1913 г. население городов возросло до 78,5 тыс. человек. Рост городского населения намного опережал рост населения области вообще, что было связано с превращением городов в торгово-промышленные центры.» [4, с. 5]. Развитие промышленности, которая в основном сосредотачивалась в крупных городах, способствовало появлению нового социального слоя, который сыграл решающую роль в дальнейшей судьбе дагестанских народов. Именно процесс социализации рабочих рождает человека массы (Хренов Н. А.), феномен которого становится объектом пристального исследования Многих ученых-культурологов. Ученые связывают активизацию массы с кризисом традиционных институтов и структур.

Так, например, Н. А. Хренов, обращая внимание на факторы, активизировавшие массы в конце XIX — начала XX вв., характеризует рубеж двух столетий как время радикальных общественных изменений и рождения «открытого» общества. Это, по мнению ученого, свидетельствует о кризисе традиционных обществ и соответствующих им социальных институтов, «а следовательно, о бессилии старой элиты разрешить противоречие с помощью традиционных способов. Старую элиту больше никто не слушает. Молчаливое большинство из ведомого элемента превращается в элемент ведущий. Масса демонстрирует анархический инстинкт, оказываясь в оппозиции по отношению к власти» [8, с. 35]. Для нас особый интерес представляют выводы ученого, выделяющие те признаки психологии массы, которые, по его мнению, определяют и контакты массы с искусством, и логику художественного процесса. Наиболее часто отмечаемым признаком массы культуролог считает регресс сознания к архаическим стадиям, являющийся следствием отказа от структурных доминант традиционного общества и возвращения к природной стихии, к ценностным смыслам коллективного сознания.

Наше стремление заострить внимание на феномене коллективного сознания связано и с желанием прояснить причину еще одного явления, характерного для дагестанских литератур второй половины XIX в. Это всплеск интереса к устному народному творчеству.

Творческое сознание горских народов, переживающее внутренний разлом, сталкивается в XIX в., об этом уже было отмечено, с очень серьезной проблемой, ставившей его перед необходимостью реализации собственной ценностной идентичности. Ощущение остроты данной проблемы и вынудило его обратиться к разным методологическим конструкциям: возрожденческой, просветительской, реально-чувственной, романтической (Ч. С. Юсупова). Однако, вырвавшееся на свободу коллективно-творческое сознание не могло проявить свою стихию в застывших логических формах. Предпочитающая культурным традициям природные влечения коллективная энергия возвращается к архаическим формам, равнодушным бытийным проблемам личности. В результате актуализируются смыслы устного народного творчества, отражающие суть коллективного сознания, в объективности которой высвечивались происходящие во второй половине XIX в. в социально-экономической жизни Дагестана процессы. Переход на капиталистическое русло развития сопровождался появлением крупных промышленных мануфактур и фабрик, вследствие чего кустарное ремесло вытесняется производством товаров массового употребления. Все большее число населения вовлекается в коллективные формы производственной деятельности, в чем заключается и социальная природа фольклора. «Социальная сущность фольклора, — пишет исследователь эстетической доктрины устного народного творчества В. Е. Гусев, — состоит в том, что он является духовным творчеством производителей материальных ценностей, непосредственным идеологическим обобщением их трудового опыта, их общественной практики, непосредственным выражением их мировоззрения, морали, эстетических вкусов. Именно в потребности у трудящихся непосредственного выражения своей психической жизни и лежат прежде всего стимулы их духовного творчества. Объективным условием этого творчества является общественный характер производства, коллективные формы производственной деятельности самих масс и коллективизм всей народной жизни. Особенностью этого творчества является его неразрывная (прямая или опосредственная) связь с коллективными формами производственной деятельности масс с их общественным бытом, с обрядами, обычаями, праздниками, традициями» [3, с. 16].

В устном народном творчестве горцев появляются песни, прославляющие героического прошлого горских народов. Обращенность к героическим страницам истории Дагестана активизирует историческую память, содержание которой объективирует сплоченность горцев перед угрозой внешнего врага.

В героических песнях, как и других произведениях народного творчества, в субъективном начале поглощена индивидуальная определенность, потому оно отражает коллективную стихию, в объективности которой мыслится историческая реальность, ставшая ценностным смыслом массового сознания. В активизации этого смысла конструируется поэтическая реальность героических песен, которая и обнаруживает мощь коллективного духа, олицетворяющего уже мужество и героизм защитников Родины.

Но особого расцвета во второй половине XIX в. достигает рабочий фольклор. Это было связано с растущей социальной активностью формирующегося в экономическом пространстве Дагестана рабочего слоя. Вовлеченность общественного сознания горцев в единое культурно-информационное и социальное пространство России обнажила необходимость в проведении очень серьезных экономических реформ, которые и предопределили, как было указано выше, ведущую роль рабочих в социально-политической жизни горских народов.

Однако следует отметить, что социализация этого же класса породила и проблему, связанную с необходимостью объективизации его исторической субъективности. Решением этой проблемы могло быть структурирование некоего субъкультурного пространства, которое, поглотив активизировавшуюся энергию коллективного сознания, должно было стать основой нового художественного универсума, уже в культурных границах всего Дагестана. Была ли решена эта задача? Понимая, что ответ на этот вопрос требует более глубокого изучения социально- экономических, политических и культурно-эстетических процессов, происходивших во второй половине XIX в. в Дагестане, — а это не может быть осуществлено в рамках одной статьи — отметим лишь некоторые моменты, которые способствовали к отклонению творческого сознания от логики собственного внутреннего развития.

Общеизвестно, что рабочий класс как социально-экономическое явление не был характерен для хозяйственной жизни средневекового Дагестана. Потому процесс социализации рабочих сопровождался отчуждением от прошлого хозяйственного опыта горских народов, что делало их в качестве социальной группы невосприимчивыми к культурным традициям средних веков. Об этом свидетельствует и анализ рабочего фольклора.

Если в героических произведениях коллективное творческое начало обращено к историческому прошлому, то в основе поэтической реальности, конструированной в информационном пространстве рабочих песен, положено настоящее время. Однако, коллективная сила, обращенная, в первую очередь, к архаическим уровням сознания, не может реализовать свою стихию в настоящем, что делает необходимым индивидуализацию субъектного начала, поэтому исполнителем песен является или невеста, или жена, или сестра рабочего:

Бакуд къулал бадамдин тар,
Яд галачиз къуразава.
Яр Бакудай хкведалди,
Зи рик1 къене ц1уразава [5, с. 102].

В середине Баку стоит бадановое дерево,
Без воды высыхает.
Пока милый приедет из Баку,
Мое сердце растает.
(Подстрочный перевод с лезгинского языка А. М. Ганиевой.)

Исполнительницей этой песни является возлюбленная рабочего, которая тоскует по любимому, потому содержательное поле песни образуют чувственно-эмоциональный мир, характерный ей в настоящее время, т. е. во время исполнения песни. Как отмечает Д. С. Лихачев, «народная песня поет о том, что думает ее исполнитель в момент исполнения о его положении в настоящее время, о том, что он сейчас делает. Вот почему содержанием народной лирической песни так часто бывает само пение песни, плач, жалобы, обращение и даже крик. Исполнитель песни поет о том, что он поет. Это зеркало, отраженное в другом зеркале до бесконечности» [6, с. 22]. Сам поэтический объект (любимый — рабочий) выведен из информационного пространства песни, потому в его объективности снята социальная напряженность, которая и высвечивает суть коллективной стихии, ставшей уже равнодушной к настоящему. Дело в том, что процесс страфикации рабочего класса шел не только с крайне низким уровнем его материальной обеспеченности и защищенности, но и утверждением этого положения в социально-классовой иерархии общества. Это и породило у него крайне негативное отношение к настоящему, которое и отразилось в рабочих произведениях.

Таким образом, и отрешение от прошлого, загруженного тяжестью собственных культурных смыслов, и отчуждение от настоящего, в ценностном поле которого и должна была происходить трансформация канонических символов средневековья в новый культурный универсимум, не благоприятствовали к трансцендированию в иное (Г. JI. Тульчинский) сознания вовлеченных в противоречивый, динамичный процесс собственной социализации рабочих масс, в необходимости которого мыслилась потребность во времени, которым, однако, исторический ход событий в Дагестане, ставшим частью единого информационно-содержательного пространства России, уже не располагал. Но, парадокс исторического движения конца XIX в. заключался в том, что именно на рабочий класс была возложена доминирующая роль в революционных преобразованиях политических, социально- экономических, культурно-идеологических устоев общества. А рабочий класс в России, особенно в Дагестане, не был вовлечен, как было уже отмечено, в устойчивый ритм собственного внутреннего развития, потому его социализация генерировала стихийную, неотрефлексированную энергию, «обуздание» которой могло дать взрывной характер историческому процессу. Именно поэтому рабочим была отведена ведущая роль в новом глобальном идеологическом проекте, предложенном основателями марксизма и ленинизма, — коммунизме.

Проявив колоссальную социальную активность, победившее в революции поколение не менее активно взялось за созидание духовных ориентиров первого в мире социалистического государства, в активности которых высвечивался весь драматизм творческого сознания, погруженного в пучину коммунистической идеологии. Оно отвернулось от проблемы собственной бытийной разобщенности; в результате внутренний инстинкт, обнаруживающий раздробленность его сущности, был поглощен напряженностью общественного ритма, заданного масштабностью целей и задач революции. Осуществление этих задач зависело от степени интеграции творческих сил российских, в том числе и дагестанских, народов в единую социокультурную реальность, структурные смыслы которой уже в начале 20-х гг. прошлого столетия были обусловлены сущностными характеристиками матрицы нового культурного универсума.


Список использованной литературы:

1. Ахмедов С. X. История лакской литературы. Т. 1. Дореволюционная литература.—Махачкала, 2008.—320 с.

2. Бердяев Н. Смысл истории.—М., 1990.—177 с.

3. Гусев В. Е. Эстетика фольклора.—Ленинград, 1967.—318 с.

4. История Дагестана с древнейших времен до наших дней. Т. 2.—Махачкала, 2005.—627 с.

5. Лезгинский фольклор / Сост. А. Гаджиев.—Махачкала, 2008.—345 с.

6. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы.—М., 1976.—303 с.

7. Магомедова 3. К. Дагестанская публицистика XX в. Формирование. Развитие. Тенденции,— Махачкала, 2005.—356 с.

8. Хренов Н. А. Искусство в контексте XX в. на фоне повторяющихся флуктуаций в больших длительностях исторического времени // Циклические ритмы в истории, культуре, искусстве.—М., 2004.—621 с.

9. Юсупова Ч. С. Аварский романтизм: конец XIX — начало XX вв.—Махачкала, 2000.—256 с.