Конец 80-х — первая половина 90-х гг. XX в. на Северном Кавказе характеризовались резкой этнизацией политического пространства и этнической мобилизацией, пик которой пришелся на первую половину 90-х гг. Этот период сопровождался появлением и разрастанием многочисленных региональных этнополитических конфликтов. Однако уже во второй половине последнего десятилетия прошлого столетия произошли определенные сдвиги, изменившие контуры этого процесса. Во-первых, основным стратом проявления этнической конфликтности в северокавказском регионе стал локальный уровень. Во-вторых, произошла определенная деполитизация этничности, хотя она сопровождалась политизацией религиозного (исламского) фактора. Обе эти тенденции в русле традиционного для российской политической культуры понимания взаимодействия государства и общества были восприняты как признаки если не завершения этноконфликтно- го процесса в регионе, то, по крайне мере, как окончания регионального этнопо- литического кризиса, перемещения этнических проблем и конфликтов из политической плоскости в плоскость межобщинного взаимодействия. В политическом лексиконе все чаще стали употребляться такие понятия, как постконфликтная реконструкция, постконфликтное возрождение региона и т. д. [1, с. 20].

В этих условиях создание системы федеральных округов имело определенное значение для становления вертикали власти, восстановления единого правового пространства и реинтеграции России. В частности, в связи с образованием Южного федерального округа обозначилась установка на конструирование южнороссийской региональной идентичности как инварианта российской, в которой постепенно снижалась конфликтогенность сочетания кавказской этнической и конфессиональной идентичностей, обозначившаяся после распада Советского Союза. На укрепление российской идентичности работало включение в состав ЮФО экономически развитых Астраханской и Волгоградской областей [2, с. 6].

Однако уже в первом десятилетии нового тысячелетия прежние оценки были деформированы. Во-первых, локальные конфликты вновь актуализировались с тенденцией повторного выхода на региональный уровень. Во-вторых, на смену процессу деполитизации этничности, который создавал для федеральной и региональной власти возможность проективно перестроить национальную политику, пришел процесс реполитизации этничности. Новый этап политизированной этничности, начавшийся в середине первого десятилетия текущего века, в отличие от начала и середины 90-х гг., характеризуется активным включением конфессионального фактора в этнополитические процессы в регионе [3, 4], что позволяет говорить о формировании здесь устойчивых этноконфессиональных политических идентичностей [5, с. 41]. Таким образом, к настоящему времени динамично развивающийся этноконфессиональный фактор из разряда второстепенных, дополняющих вышел на ключевые позиции, наряду с другими важнейшими конфликтогенными характеристиками региона — социально-экономическими и политическими. На фоне продолжавшегося наслоения социально-экономических проблем бандподполье перегруппировалось и, используя сетевые технологии, метастазами расползлось по всему Северному Кавказу. В таких условиях формирование южнороссийской идентичности в регионе не было завершено.

Становилось очевидным, что постмодернистский отказ от возможности выработки концепции и стратегии Кавказской политики может иметь катастрофические последствия, повторение деструктивных процессов начала 90-х гг. Власти отреагировали изменением системы федеральных округов, выделив из ЮФО новый, Северо-Кавказский федеральный округ, в который вошли Дагестан, Чечня, Ингушетия, Северная Осетия, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия и Ставропольский край, а центром федерального округа был назван Пятигорск. Полпредом Президента РФ в СКФО и одновременно вице-премьером Правительство РФ был назначен А. Г. Хлопонин.

Однако, несмотря на оптимистичные ожидания некоторых экспертов в связи с созданием нового федерального округа, пока нет оснований предаваться эйфории на этот счет. Опыт показывает, что административные преобразования на Юге России, разрушая сложившуюся институциональную систему и социальный порядок, нередко усиливают конфликтогенность этнополитической ситуации, хаотизируют на переходный период социальную сферу. Такой риск связан и с созданием СКФО в его нынешнем виде и составе.

Среди потенциальных рисков особое значение имеет проблема системы идентичности на Северном Кавказе. Как отмечалось выше, в последние годы была очевидна тенденция к их гармонизации, когда российская, региональная и этническая идентичность стали взаимодополняющими в ЮФО. С созданием СКФО, напротив, объективно возникает вызов российской идентичности в северокавказском макрорегионе — единственном в России округе, где русские не составляют абсолютного большинства населения. Имеются основания полагать, что дальнейшая территориальная (окружная) идентичность будет формироваться как северокавказская и колебаться между российской и общекавказской.

В этом смысле любопытна немедленная реакция на создание СКФО режима М. Саакашвили, который сразу же приступил к разработке своей новой северокавказской политики. Динамику ее развертывания можно проследить по следующим внешнеполитическим инициативам грузинского руководства:

— В декабре 2009 г. в Парламенте Грузии была образована Группа дружбы с парламентами Северного Кавказа, которая весной 2010 г. направила официальные письма членам законодательных органов северокавказских республик. Однако эта инициатива по очевидным причинам не нашла ожидаемого официальным Тбилиси отклика.

— В январе 2010 г. в Грузии был открыт «Первый кавказский» ТВ-канал. Декларировалось, что цель канала состоит в предоставлении Северному Кавказу объективной информации о событиях, происходящих в Грузии. В настоящее время канал вещает только в интернет-пространстве, поскольку французская компания «Eutelsat» отказала ему в сателлитном обслуживании. Следует отметить. что в июле 2010 г. «Первому кавказскому» каналу из резервного фонда правительства Грузии было выделено 7 млн лари.

— Основательно муссируется вопрос о «геноциде черкесов». В марте 2010 г. в Тбилиси состоялась международная конференция на тему «Сокрытые нации, длящиеся преступления: черкесы и народы Северного Кавказа между прошлым и будущим». Конференция была организована Вашингтонским Джеймстаунским фондом и Международной школой кавказских исследований Тбилисского государственного университета им. Ильи Чавчавадзе. Подстрекаемые грузинской стороной присутствовавшие на конференции представители черкесской диаспоры обратились к парламенту Грузии с просьбой признать «геноцид черкесского народа», якобы осуществленный в XIX в. Российской империей. В апреле того же года грузинские депутаты заявили, что парламент готов изучить и обсудить вопрос геноцида черкесов.

— 23 сентября 2010 г., выступая на 65-й сессии Генеральной ассамблеи ООН, президент Грузии М. Саакашвили выступил с инициативой создания «Кавказской Конфедерации». Выступление грузинского лидера экспертами расценивается как заявка официального Тбилиси на проведение активизировавшейся, особенно в течение 2010 г., новой северокавказской политики. Совершенно очевидно, что целью грузинского проекта «Конфедерация» является попытка прорыва изоляции с Северным Кавказом с одновременной поддержкой существующего там антироссийского сепаратистского движения, возрождения лидирующей роли Грузии в регионе. Предельно ясно и то, что идея создания конфедерации носит оторванный от жизненных реалий характер, а ее реализация на практике невозможна.

— 11 октября 2010 г. министерство иностранных дел Грузии огласило решение правительства Грузии о введении безвизового режима для граждан семи северокавказских субъектов Российской Федерации. Упомянутое решение вступило в силу с 13 октября того же года. По заявлению пресс спикера Президента Грузии, отмена виз должна рассматриваться в контексте «единого Кавказа», упомянутого Михаилом Саакашвили с трибуны ООН.

— И, наконец, в конце ноября 2010 г. парламент Грузии создал комиссию по противодействию проведению зимней 0лимпиады-2014 в Сочи. Комиссия планирует развертывание информационной кампании против Олимпиады в международных СМИ, подготовку обращений грузинских беженцев из Абхазии и известных спортсменов в МОК, организацию акций протеста за рубежом, в ходе которых будет поставлен вопрос о целесообразности проведения игр в Сочи и их переносе в другую страну.

Характерно, что кавказская политика Саакашвили вновь получает активную поддержку Запада — США, НАТО и ЕС. Если такая динамика укрепления кавказской идентичности сохранится в длительной перспективе, то это неизбежно и противоречиво скажется на соотношении российской и региональной идентичностей.

Тем не менее. Правительство РФ в качестве главного конфликтогенного фактора в регионе по-прежнему рассматривает социально-экономический, а потому в сентябре 2010 г. утвердило первую «Стратегию социально-экономического развития СКФО на период до 2025 года». Ее реализация, по оценке полпреда Президента РФ в СКФО А. Г. Хлопонина, потребует 600 млрд руб., в том числе 100 млрд руб. из госбюджета [6]. В Стратегии поставлены амбициозные задачи: к 2015 г. темпы роста валового регионального продукта планируется довести до 7,7%, повысить в четыре раза доходы региональных бюджетов, в 2,5 раза увеличить среднемесячную заработную плату. Предполагается создать свыше 400 тысяч новых рабочих мест, а также снизить уровень регистрируемой безработицы с 16% до 5%. Главные направления Стратегии: развитие топливно-энергетической, туристическо-рекреационной, агропромышленной и инвестиционно-образовательной сфер. К реализации масштабных проектов планируется привлечение частного и банковского капитала под государственные гарантии. Предполагается, что они будут покрывать до 70% от стоимости проектов.

Безусловно, стратегия, предложенная А. Г. Хлоплниным, амбициозна, открывает возможности для массированных инвестиций в развитие СКФО, но она размывает проблему российской идентичности на Северном Кавказе, которая не сводится только к финансово-экономическим аспектам, а имеет определяющее ценностно-культурное измерение, человекоразмерность. Большинство замыслов концепции ориентировано на развитие мелкого и среднего бизнеса в сфере услуг, что не учитывает местный менталитет и будет не модернизировать и преодолевать этноцентризм и клановость, а откроет перед ними новые адаптационные возможности, так как такой бизнес будет носить семейный, клановый характер с неизбежным выходом в политику (7, с. 84].

Одновременно, как представляется, нельзя игнорировать религиозные аспекты происходящего на Кавказе, где в течение последних лет произошел процесс «растекания джихада» и сложилось устойчивое сетевое сообщество боевиков- исламистов. Пытаться разрешить эту проблему, в основе которой лежит постоянно развивающаяся идеологическая доктрина радикального исламизма, а также проблему деформации региональной идентичности исключительно материальными мерами, увеличением числа рабочих мест представляется не совсем верным. Попытка объяснения роста исламистских настроений исключительно экономическими вопросами заводит в тупик, поскольку косвенную связь между этими явлениями невозможно уничтожить исключительно увеличением числа рабочих мест. Отсутствие альтернативной идеологии или хотя бы попыток ее формулирования и формирования государством осложняет ситуацию в северокавказском регионе. Без решения этого вопроса невозможно преодолеть и кризис идентичностей.

В этой связи практически сразу же после публикации Стратегии стали появляться предложения о необходимости ее переосмысления и улучшения. Речь в данном случае идет о том, что разработка «Стратегии социально-экономического развития СКФО» «под копирку» других аналогичных «Стратегий» (с некоторыми поправками на специфику региона) и в формате жестко регламентирующей работу над этими документами методики Минэкономразвития РФ не создаст необходимых организационных импульсов и условий для концентрации федеральных, региональных и местных ресурсов на решение ключевой задачи — задачи модернизации хозяйственных укладов и социальной организации повседневной жизни северокавказского социума, которая непосредственно связана со снижением его конфликтогенности и противодействием терроризму, будет обрекать регион на «замораживание» застарелых проблем и противоречий. Обычная «нормальная» стандартизированная модель «Стратегии», разработанная по прежним лекалам, как отмечают специалисты, не в полной мере подходит для Северного Кавказа, ибо в отличие от всех других российских регионов, ключевой проблемой для Северного Кавказа является «погашение» действия социальных институтов, процессов, механизмов и социальных структур, повседневно воспроизводящих конфликтогенное напряжение в регионе и его крайнюю форму — религиозно- политический экстремизм, терроризм, бандитское подполье [8, с. 9].

Эксперты отмечают, что стабилизация экономики не остановит уход молодежи «в леса» и процесс ее радикализации. В то же время, наличие «лесных» и их связи с региональными политиками и бизнесменами не даст возможности направить выделяемые средства по назначению. Более того, вся Стратегия построена на инвестиционных проектах. Однако инвестиции без институциональных реформ ведут к увеличению разрыва между богатыми и бедными и росту коррупции. Поэтому, полагают некоторые эксперты, выделяемые средства опять будут перераспределены региональными элитами [9].

В этой связи «Стратегия» развития СКФО должна быть «заточена» на поиск ключевых механизмов и технологий регионального менеджмента, снижающих воспроизводство конфликтогенных факторов, порождающих проявления сепаратизма и терроризма. Региональная конфликтогенность — следствие динамичного развития социума, неравномерности и разновекторности протекания на территории региона процессов модернизации (или их противоположных форм — натурализации, деиндустриализации, консервации и т. п.). Региональная конфликтогенность — одна из базовых, фундаментальных характеристик региональной социально-экономической системы, наряду с такими ее атрибутами, как устойчивость-неустойчивость, цикличность, риски и др. Она обусловлена наличием бесконечного множества («спящих» до поры до времени) разнообразных факторов, ни один из которых не может быть признан универсальным (или доминирующим), пока они находятся в латентном состоянии, но комбинация которых, как всегда, создает «критическую массу» для выхода конфликтогенного потенциала на поверхность социальных процессов в сферу социальных практик. Особенно опасно их резонансное взаимодействие. Поэтому для Северного Кавказа, в отличие от других регионов России, предпочтительной может стать «Стратегия», разработанная не по типовому шаблону, а та «Стратегия», которая будет ориентирована по «всему фронту» на снижение действия долгосрочных, устойчивых, «укорененных» конфликтогенных факторов, имеющая непременную антитеррористическую направленность. Одновременно одной из ключевых составляющих «Стратегии» для СКФО, по-видимому, должна стать целенаправленная внешнеэкономическая политика по привлечению ресурсов стран Черноморско-Каспийского региона, стратегия изменения инвестиционного климата в геоэкономическом пространстве Северного Кавказа [7, с. 21, 27, 29].

Развитие политического процесса доказывает отсутствие пока еще у российского руководства четкой, ясной и, что немаловажно, последовательной кавказской политики. Нынешняя ситуация на Северном Кавказе такова, что игнорирование или недоучет эволюции «исламского фактора», его влияния на формирование региональной идентичности не позволяет верно оценить происходящее и лишает возможности точно прогнозировать дальнейшее развитие событий, а потому отношение к этому важному аспекту внутренней региональной политики нуждается в корректировке.

Тем не менее, негативные сценарии развития ситуации на Северном Кавказе не являются фатальными, а проблемы СКФО неразрешимыми. Для их решения необходимо желание, политическая воля, полномочия, ресурсы, современное управление процессами. Безусловно, федеральным и региональным властям придется снизить степень давления на общество таких негативных атрибутов российской современности, как клановость, казнокрадство и коррупция. И, конечно, нельзя утратить те позитивные результаты, которые были достигнуты в предыдущие годы по формированию и укреплению общероссийской идентичности в регионах страны, в том числе на российском Юге и Северном Кавказе.


Список использованной литературы:

1. Авксентьев В. А., Шаповалов В. А. Ключевые проблемы конфликтологических исследований с учетом социально-политической специфики региона // Актуальные социально-политические и экономические проблемы Южного федерального округа.—Ростов н/Д.: Изд-во ЮНЦ РАН, 2005.

2. Черноус В. В. Юг России в нулевые и после раздела на два федеральных округа // Юг России в первом десятилетии XXI века: итоги, проблемы и перспективы. Часть 1. Южный федеральный округ / Южнороссийское обозрение. Выпуск № 63.—Ростов н/Д.: Изд-во СКНЦ ВШ ЮФУ, 2010.

3. Добаев И. П. Современный терроризм: региональное измерение.—Ростов н/Д.: Изд-во СКНЦ ВШ, 2009,—170 с.

4. Добаев И. П. Терроризм и антитеррористическая деятельность на Юге России.—М.—Ростов н/Д.: Социально-гуманитарные знания, 2011.—180 с.

5. Авксентьев В. А., Бабкин И. О., Хоц А. Ю. Конфессиональная идентичность в конфликтном регионе // Социс.—2006—№ 10— С. 41-47.

6. Известия,—2010.-30 сент.

7. Черноус В. В. Административно-территориальный фактор трансформации региональной идентичности на Юге России // Южно-Российский Форум: экономика, социология, политология, социально-экономическая география.—2010.—№ 1.

8. Колесников Ю. С. Какая «Стратегия» нужна Северному Кавказу (взгляд из провинции) Ц Южно-Российской Форум: экономика, социология, политология, социально-экономическая география.—2010.—№ 1.

9. www.kavkazmemo.ru.—2010.—9 февр.