Наместники на Кавказе обладали практически неограниченной властью. (Кавказское наместничество было учреждено в 1785 г. и упразднено в 1796 г. Этот институт вновь был возрожден в 1844 г. Однако главнокомандующих на Кавказе в период с 1796 по 1844 гг. в литературе привычно называют наместниками). В какой то степени это было оправдано сложной, зачастую военной, обстановкой. Петербург был далеко, а местная обстановка требовала быстро и эффективно принимать решения, что было возможно лишь при концентрации власти в одних руках. Подчинение и ответственность лишь перед царем давали возможность оперативно принимать решения, не оглядываясь особо на министерства. Но это имело и массу отрицательных сторон, так как система управления на Кавказе приняла сугубо военизированный характер, «фактически осуществлялась военная диктатура» [1]. При этом нужно учесть, что на Кавказ зачастую попадали далеко не лучшие представители российского офицерства и генералитета. Кавказский корпус «был местом ссылки отнюдь не только гвардейских дуэлянтов или политически неблагонадежных. Командование корпусов, расположенных в России, старалось сбыть на Кавказ всех, кого не хотело видеть у себя под началом. Ермолов в свое время пытался положить конец такой практике засорения корпуса пьяницами, нечистыми на руку людьми, нерадивыми по службе офицерами и солдатами. Ему это удалось только отчасти» [2]. Отсюда понятно, какому произволу могли подвергаться горцы, когда вся власть на Северном Кавказе была в руках военных.

В силу огромных полномочий кавказских наместников, многое, «что и как» происходило на Кавказе (т. е. формы и методы политики), зависело от их характера и личных качеств. Поэтому остановимся несколько подробно на личности князя П. Д. Цицианова.

В исторической литературе XIX в., как и следовало ожидать, деятельность его на Кавказе и его личность оцениваются очень высоко. «Павел Дмитриевич Цицианов был первым и выдающимся главноначальствующим на Кавказе, — писал Ф. А. Смирнов, — с именем П. Д. Цицианова соединяется славная деятельность его на Кавказе в самое трудное время» [3]. «При великих способностях и знаниях военного человека, он одарен был умом проницательным и чрезвычайной терпеливостью в проведении всякой трудности; обладал и способностями для гражданской службы», — отмечал П. Зубов [4]. «Талантливый и верный слуга русского правительства, прекрасно понимавший задачи русского владычества на Кавказе и всецело посвятивший свою жизнь осуществлению этих задач», — так характеризовал П. Д. Цицианова В. Е. Романовский [5]. Однако и в дореволюционной литературе были авторы, довольно критически оценивавшие П. Д. Цицианова. К ним, прежде всего, относится его соратник генерал-лейтенант С. А. Тучков, долгие годы служивший с ним и близко его знавший. «Он был одарен от природы острым разумом, довольно образован воспитанием, познанием и долговременной опытностью, — пишет С. А. Тучков о Цицианове, — был честным и хотел быть справедливым; но в сем последнем нередко ошибался. При этом был он вспыльчив, горд, дерзок, самолюбив и упрям до той степени, что наконец, чрез то лишился жизни. Считая себя умнее и опытнее всех, весьма редко принимал он чьи либо советы. Мало было среди его подчиненных таких людей, о которых имел бы он хорошее мнение» [6]. Эта характеристика личных качеств П. Д. Цицианова объясняет многое в его отношениях с кавказскими владельцами и в целом в его деятельности на Кавказе.

В советской историографии оценки Цицианова совсем иные. Р. М. Магомедов называет его одним «из самых жестоких ставленников царизма на Кавказе», который «основной своей задачей считал беспощадную борьбу с горскими массами…» [7]. X. М. Ибрагимбейли отмечал, что П. Д. Цицианов «отличался презрительным и жестоким отношением к народам Кавказа» [8]. «Сторонник энергичных и крутых военных мер по распространению российской власти на Кавказе» [9], «надежный проводник интересов царского правительства» [10], «честолюбивый и падкий на низкую лесть», Цицианов «разыгрывал роль всесильного сатрапа» [11]. Однако в конце XX столетия наметилась определенная тенденция не только к оправданию, но и к возвеличиванию П. Д. Цицианова. Так, в 1997 г. появилась статья А. В. Шишова, который пишет, что Цицианов относится к плеяде российских полководцев XIX в., «чьи славные деяния и заслуги перед Отечеством» оказались незаслуженно забытыми. Шишов считает, что «велика заслуга князя П. Д. Цицианова, силою оружия и искусством дипломатии (этого наместника можно восхвалять за что угодно, только не за «искусство дипломатии» на Кавказе, — Ш. Г.) склонявшего к покорности ориентировавшихся на исламские державы местных владык» [12]. Как и авторы XIX в. Н. Ф. Дубровин, М. Острогорский, Ф. А. Смирнов [13], А. В. Шишов считает вполне оправданным грубое и высокомерное поведение Цицианова с кавказскими владельцами, применение к ним силы, так как это было «в полном соответствии с морально-этическими нормами той противоречивой эпохи и обычаями местных правителей» [14].

Как мы уже отмечали выше, кавказские наместники имели огромные полномочия. Князь П. Д. Цицианов, которому, действительно, предстояло решить сложные задачи: наведение порядка в Грузии, расширение российских владений в Закавказье и усмирение северокавказских горцев — получил еще и дополнительные права. Указом Сената в ноябре 1802 г. он был назначен «главным военным и гражданским начальником на Кавказе» [15] (до этого указанные две должности были разделены). Вскоре после назначения на Кавказ Александр I указывал Цицианову: «Я разрешить должен вопрос ваш, чтобы большое расстояние и медленность в получении предписаний, от оного проистекающая, не могла затруднить вас в исправлении дел, на вас возложенных, вы же по сему пункту совершенно развязаны, и мне остается только повторить, чтоб вы отнюдь не затрудняли себя ожиданием на всякое дело отсель предписаний, но чтоб распоряжались в оных как наилучше для пользы службы моей признаете» [16]. В рескриптах Цицианову от 3 января и 27 мая 1803 г. Александр I еще раз указывает: «…Желая, чтобы вы оных (инструкций, — Ш. Г.) сколько можно менее были стеснены», «я поручаю вам, для установления лучшего порядка… соединить часть гражданскую в одном военном начальнике…» [17]. Таким образом, император «признал необходимым подчинить ему край во всех отношениях» [18], Н. Ф. Дубровин отмечал, что «Александр I предоставил ему (Цицианову, — Ш. Г.) право… распоряжаться по усмотрению, не ожидая распоряжений из Петербурга….Желая доставить главноуправляющему все средства к уничтожению вкоренившихся злоупотреблений, император признал необходимым подчинить ему все места и лица, входившие в состав управлений вверенных ему областей и губерний» [19]. П. Д. Цицианов в качестве наместника Кавказа имел полномочий значительно больше, чем все его предшественники. Однако ему и этих прав покажется недостаточно, и в 1805 г. в специальном рапорте царю он будет просить еще более увеличить власть и полномочия инспекторов Кавказской линии [20].

П. Д. Цицианов прибыл в Георгиевск (центр Кавказского наместничества) в начале декабря 1802 г., имея предписание канцлера А. Р. Воронцова закончить начатое при К. Ф. Кнорриге создание федеративного союза кавказских владельцев [21]. К этому времени основные вопросы на съезде были более или менее утрясены и разработка итогового документа — Георгиевского договора — шла уже к концу. Убежденный противник «политики ласканий», каких либо союзнических отношений с кавказскими владельцами, уверенный, что применение силы представляет собой универсальный способ решения любых проблем, П. Д. Цициановеще более утвердился в своих взглядах, ознакомившись с обстановкой на съезде, где царили раздоры и взаимная неприемлемость горских правителей. Он считал, что каждыйиз кавказских владельцев, принявших российское подданство, есть «лицо, ему подвластное» и потому полагал излишним заключать с ними какие либо соглашения, относиться к ним как к союзникам, пусть даже и зависимым. И уже на четвертый день своего пребывания в Георгиевске, 7 декабря 1802 г. он пишет Александру I о своем неприятии создаваемого союза кавказских владельцев: «Смею донести Вашему Императорскому Величеству, что интересы всех сих ханов, будучи противоположны друг другу, дают причину сомневаться в твердости сего взаимного союза». В подобных же выражениях П. Д. Цицианов выражает свое несогласие с созданием федеративного союза кавказских владельцев в отношении к министру иностранных дел графу А. Воронцову, написанному на следующий день, 8 декабря [22]. Категорически не желая подписывать с горскими владельцами никаких политических договоров, наместник буквально забрасывает Петербург рапортами, в которых он еще и еще раз твердит о необходимости отказа от союзнических отношений с ними. В отношении к графу А. Воронцову от 21 декабря 1802 г. он утверждает: «Подданство вообще ханов Персидских и горских владельцев есть мнимое: поелику оно не удерживает их от хищничества и притеснений торговли….Итак, чем менее подданства, тем менее оскорбления достоинству Империи». П. Д. Цицианов убеждает Воронцова в необходимости отказаться от выплаты жалованья горским владельцам, так как это только наносит вред престижу России и вовсе не способствует их преданности ей. «…В Азии политика есть сила, — убеждает он министра, — добродетель, лучшая владельца — храбрость, способы — деньги для найма войска. Итак, чем беднее, тем покойнее» [23].

Из-за дальности расстояния Петербург никак не мог отреагировать на отчаянные послания П. Д. Цицианова, а того жестко поджимало время. Политическая ситуация в Грузии была довольно напряженной: часть царского дома Багратидов, в особенности царевичи Александр, Юлон и Парнаоз, а также некоторая часть грузинского дворянства выступили против лишения Грузии государственности и вообще против присоединения ее к России. Надо было навести порядок и в административном управлении Грузией, так как и этот вопрос не был решен предшественником Цицианова, К. Ф. Кноррингом. Все это требовало присутствия П. Д. Цицианова в Закавказье и он больше не мог тянуть с подписанием Георгиевского договора, который был подписан 26 декабря 1802 г. Однако наместник Кавказа, формально выполнив волю Петербурга о создании федеративного союза кавказских владельцев, вовсе не считал себя обязанным отказаться в дальнейшем от своего видения подчинения и управления Кавказом. Тем более, он не собирался придерживаться той «политики ласканий», которой был порожден Георгиевский договор. В вечно враждующих между собой кавказских владельцах П. Д. Цицианов не видел серьезных противников. Тем более таковыми не являлись, по его представлению, северокавказские горцы. Наместнику казалось, что с помощью российской армии он в короткое время подчинит весь Кавказ. Это его представление предельно четко и лаконично выражено в его письме к хану Аварскому от 2 февраля 1804 г.: «…Кто имеет честь командовать, как я, непобедимым Всероссийским войском, тот весь Дагестан считает за мух и желает иметь случай на делето показать…» [24]. Надо было совершенно не знать менталитет северокавказского горца, тем более горского аристократа, чтобы так его оскорблять и думать, что после этогопоследний не станет лютым врагом своего оскорбителя. Для П. Д. Цицианова же оскорбление («уничижение»,»приведение в ничтожество») кавказских владельцев станет нормой и формой его общения с ними.

В начале XIX в. Россия имела на Кавказе относительно незначительные военные силы. Здесь располагались 33 батальона пехоты, 4 драгунских и 5 донских казачьих полков (это кроме терских и черноморских казаков) [25]. В Петербурге понимали, что этих сил мало для решительных действий по покорению Кавказа, к которым должен был приступить Цицианов и поэтому в октябре 1802 г. Александр I сообщает ему, что дополнительно направляет на Кавказ 2 полка — мушкетерский и егерский — для «усиления…Кавказской инспекции» [26]. Летом 1804 г., в связи с началом русско-иранской войны и антироссийскими восстаниями в Кабарде и Осетии на Кавказ были отравлены еще один мушкетерский полк, 2 полка донских казаков и артиллерийская полурота [27]. В результате к 1804 г. (ко времени серьезных военных действий против горцев и Ирана) в распоряжении кавказского наместника находилась 13 тысячная армия из пехоты и конницы [28] (по данным А. Л. Нарочницкого, — 15 тыс. [29]). Это войско было разбросано по всей Кавказской линии и Закавказью. Правда, многое компенсировалось высокими боевыми качествами Кавказской армии. Кавказский корпус был самой боеспособной частью российской армии и во многих отношениях представлял собой исключение. Ведя постоянные бои, он был менее подвержен казенщине и «плац-парадной муштре», отчего страдало большинство частей российского войска. Дисциплина в нем была не такой палочной, отношения командиров и подчиненных — более тесными [30]. Главную силу русской армии составляла артиллерия, против которой горцы в первой четверти XIX в. были бессильны и еще не приспособились к ее действию. Кавказское командование могло в любой момент собрать в одном месте экспедиционный отряд из нескольких тысяч солдат и казаков, усиленных огневой мощью артиллерии. Спаянный железной воинской дисциплиной, такой военный кулак российской армии становился очень серьезной силой против горцев (даже при значительном численном превосходстве последних), вооруженных только ружьями и холодным оружием, совершенно не знакомых даже с понятиями воинской дисциплины. Поэтому горское ополчение в первой четверти XIX в. почти всегда проигрывало фронтальные сражения и было сильно только своими партизанскими действиями.

Человек военный, предельно амбициозный и честолюбивый, П. Д. Цицианов стремится побыстрее приступить к решительным военным действиям по установлению российской власти на Кавказе. Успехи в этом направлении давали ему возможность «показать пред молодым императором военные свои способности» [31], доказать верность избранной им тактики и методов покорения края и делали бы в принципе невозможным следование мирным, политическим средствам в отношениях с горцами.

С 1801 г. Ших-Али-хан Дербентский настойчиво добивался предоставления ему в помощь российских войск для подчинения соседних территорий. Цицианов решает вмешаться в конфликт между ним и Ширванским ханом, «чтобы низвергнуть последнего и привести в ничтожество первого» [32], и занять российскими войсками Дербент, Баку и Сальяны. Но подобное серьезное дело требовало одобрения его Петербургом, так как оно, безусловно, означало нарушение российской стороной Георгиевского договора и его принципов. В представлении министру иностранных дел А. Воронцову от 8 января 1803 г. (т.е. спустя буквально две недели после подписания Георгиевского договора) кавказский наместник испрашивает разрешение на предполагаемую экспедицию и пишет далее: «Способы, которые теперь открываются, несомнительно усугубятся при разрешении образа моего поведения с ханами и горскими владельцами, ибо должен я откровенно пред В. С. изъясниться, что уже в таком случае и буде воспоследует прямое соизволение Е. И. В. повелеть мне действовать сообразно известному плану завоевания, правила кротости и человеколюбия неуместны будут в отношениях моих с хищными, коварными и вероломными народами, которые предлежать будут в пути моем к усмирению или обласканию; напротив того, я не предвижу полезнейшего для нас средства, как содержать их тогда и теперь во вражде междоусобных и даже иногда возжигать оные, дабы тем удобнее отвлекать внимание их от наших движений» [33]. «Вражда есть пища и упражнения горских народов, — докладывает тогда же Цицианов в рапорте Александру I. — Видя силу российского оружия, в Кавказе водворенного, они прибегают к нам, прося друг против друга помощи и т. о. сами ходатайствуют о собственной гибели. Не смея одобрить пред человеколюбивым сердцем Е. И. В. сию систему завоевания, должен сказать, что она необходима в настоящих обстоятельствах» [34]. На первый взгляд создается впечатление, что метод «разделяй и властвуй», предлагаемый П. Д. Цициановым в отношении горских феодалов, совершенно расходится с политикой Александра I, который, создавая федеративный союз кавказских феодалов, в первую очередь требовал от них прекращения междоусобиц. Очевидное расхождение между политикой царя и его кавказского наместника налицо. Я. Гордин считает, что в кавказской политике позиции Петербурга и Цицианова «радикально рознились». В Петербурге считали, что нужно идти именно по пути вовлечения ханов в русское подданство и всевозможными мирными способами закреплять их в этом положении. Наместник же был убежден, что только демонстрация силы и ослабление системы ханств с последующим ее уничтожением может привести к желаемым результатам — установлению российского господства на Кавказе [35]. А. В. Шишов полагает, что Цицианов «пересмотрел государственную политику в отношении местных ханов» [36].

П. Д. Цицианов не пересматривал и не менял в корне кавказскую политику царского правительства в начале XIX в. Он знал, что Александр I в принципе выступает за установление российского господства на всем Кавказе, и расхождение у наместника с царем в выполнении этой задачи было лишь во времени, отчасти в методах, и то лишь относительно Дагестана. На остальной же территории Кавказа (а позже и Дагестана) Цицианов волен был сам выбирать средства, методы и формы покорения, лишь бы был результат. Иначе зачем император в 1802 1804 гг. присылал ему на Кавказ дополнительные войска? Наконец, выступая на словах против феодальных междоусобиц на Кавказе, Александр I при назначении Цицианова дал ему четкое и недвусмысленное указание: «…Что касается до горских народов, то едва ли не лучшею или не коренною политикою нашею существовать должно, дабы отвращать между ними всякое единомыслие…» [37].

Кавказская политика Александра I была крайне непоследовательной, зачастую противоречивой и путаной, что позволяло наиболее решительным кавказским наместникам (как Цицианов и Ермолов) действовать на Кавказе, исходя из собственных представлений о благе державы и целесообразности применения тех или иных методов колониальной политики. Император и его кавказские наместники были едины в одном — в стремлении установить российское господство на Кавказе. П. Д. Цицианов пытался осуществить эту цель как можно быстрее и потому выбирал преимущественно военные средства. В Петербурге предпочитали действовать осторожно и последовательно, применяя как военные, так и политико-экономические средства.

Александр I, ознакомившись с предложением Цицианова занять ряд прикаспийских городов в начале 1803 г., не стал в принципе возражать против этого. Он поручил изучить вопрос графу В. Зубову как знатоку кавказских дел.Зубов считал, что подобные военные мероприятия должны быть хорошо подготовлены: нужно точно знать, сколько для этого требуется войск, обеспечить их необходимым количеством продовольствия и боеприпасов, продумать систему управления занятыми районами. Ввиду всего этого, по мнению графа Зубова, предполагаемая операция не могла быть предпринята ранее мая 1804 г. Кроме того, он считал необходимым учесть, что занятие Дербентаи других прикаспийских городов подорвет доверие горскихвладетелей к российскому правительству и прервет тот политический диалог, который наметился в Георгиевске в 1802 г.

Министр иностранных дел А. Воронцов категорически выступил против данного похода, опасаясь, что это вызовет обострение русско-иранских и русско-турецких отношений [38].

Исходя из этих мнений, император в рескрипте к Цицианову от 19 марта 1808 г. указывает, что занятие Дербента, Баку и Сальян представляется ему преждевременным, так как это может встревожить дагестанских ханов, толькочто подписавших Георгиевский договор. Александр I в принципе не отвергает целесообразность занятия прикаспийских городов, но, как это рекомендовал Зубов, предлагает Цицианову повременить с этим [39]. Как видим, царь-«либерал» вовсе не против использования военной силы для покорения кавказских территорий, но он предпочитает действовать с осторожностью и наверняка. Таким образом, российская сторона так же, как и дагестанские владельцы, не собиралась следовать в своей реальной практике (если это ей было выгодно) мирным принципам Георгиевского договора 1802 г.

Успех военной экспедиции против джаро-белоканских лезгин в начале марта 1803 г. окончательно уверил П. Д. Цицианова в ненужности политического диалога сместными владельцами в деле установления российского господства на Северном Кавказе и в своих донесениях в Петербург от 26 марта 1803 г. он ставит крест на существовании федеративного союза кавказских феодалов под покровительством России. «…Без силы оружия ни жалованьем, ни союзами невозможно будет воздержать от варварских обычаев сих закоренелых в грабительстве народов, — пишет он царю, — хотя и есть дружелюбное и союзное постановление между персидскими ханами и горскими владельцами под верховным покровительством Е. И. В.» [40]. «…Непозволительные поступки дагестанских в хищничестве неукротимых владельцев и самое событие на опытах всего того, что я имел счастье представить вашему сиятельству из Георгиевска при заключении с ханами и горскими владельцами дружелюбного и союзного постановления, которого существование, сколько мне известно, есть в числе вещей невозможных», — отмечает Цицианов в донесении А. Воронцову [41]. В этом же послании наместник изложит еще один свой принцип действий на Кавказе: «Страх и корысть суть две первенствующие причины, коими руководствуются в Азии дела и приключения. Побуждаем рвением к службе Е. И. В., я дерзнул признать правило, противоположное прежде бывшей здесь системы и вместо того, чтобы жалованьем и подарками, определенными для умягчения нравов горских народов, платить некоторый род дани, за мнимое их подданство, я требую дани от чарской провинции…» [42].

П. Д. Цицианов был непреклонным противником сохранения в какой либо форме и степени самостоятельности кавказских народов и полагал, что сохранение власти кавказских феодалов в их владениях несовместимо с задачей установления в крае российского владычества. Наместник против «мнимого подданства», он требует полного покорения. А выдача жалованья (дани) покоренным, по его мнению, оскорбительна для достоинства России и потому он категорически против этого. А ведь жалованье было одним из притягательных моментов для феодалов, подписавших Георгиевский договор.

В своих дальнейших действиях на Кавказе П. Д. Цицианов совершенно не будет учитывать факт существования федеративного союза местных владельцев и сделает безусловную ставку на применение военной силы для установления российской власти в крае. «В Азии все убеждения и переговоры суть ничто, а сила все», — заявлял он [43].

Подобная непоследовательность в принципах кавказской политики станет правилом для царского правительства и Александра I в дальнейшем, что и явилось одной из причин возникновения Большой Кавказской войны 1818 1864 гг.


Примечания

1. Хмара Н. Институт наместников в России (Северный Кавказ конца XVIII — начала XIX в.) // Обозреватель-Observer. 1995. — №1 2. — С.163.

2. Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. — СПб., 2000. — С.242.

3. Смирнов Ф. А. Краткая история Кавказа. — СПб., 1901. — С.28 29.

4. Зубов П. Жизнь князя Павла Дмитриевича Цицианова. — М., 1823. — С.30.

5. Романовский В. Е. Очерки из истории Грузии. — Тифлис, 1902. — С. 330.

6. Тучков С. А. Записки. СПб., 1908. — С.196,197.

7. Магомедов Р. М. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. — Махачкала, 1991. — С.23.

8. Ибрагимбейли X. М. Россия и Азербайджан в первой трети XIX в. — М., 1969. — С.60.

9. История народов Северного Кавказа. — Т.2. — М., 1988. — С.21.

10. Блиев М. М. Осетия в первой трети XIX в. — Орджоникидзе, 1964. — С.74.

11. Фадеев А. В. Россия и Кавказ в первой трети XIX в. — М.,1963. — С.109.

12. Шишов А. В. На негодующий Кавказ подъялся наш орел… // Военно-исторический журнал. — 1997. — №3. — С.62.

13. Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. В 6 т. — Т.2. — СПб., 1876. — С.28 30; Острогорский М. Я. Завоевание Кавказа. — СПб., 1880. — С.29.

14. Шишов А. В. Указ. соч. — С.66.

15. Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. — Т. II. — Тифлис, 1868 (далее — АКАК). — С. 919.

16. Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф.1284. Оп.7. Д.2. Л.3.

17. Архив внешней политики Российской империи (далее — АВПРИ). Ф.110. 1802 1805 гг. Оп. 110 / 7. Д.127. Л.21,27 об.

18. Утверждение русского владычества на Кавказе. В 12 т. (далее — УРВК). — Т.3. — Ч.1. — Тифлис, 1904. — С.51.

19. Дубровин Н. Ф. Указ. соч. — С. 4,12.

20. АВПРИ. Ф.161. Санкт-Петербургский главный архив (далее — СП ГА). 1 13. 1805 г. Оп.10. Д.9. Л.4.

21. АВПРИ. Ф.161. СП ГА. 1 10. 1801 г. Оп.9. Д.2. Л.7,7 об.

22. АКАК. — С.755.

23. Дубровин Н. Ф. Указ. соч. — С. 29, 30.

24. АКАК. — С.77.

25. Очерк Кавказской войны. — СПб., 1874. — С.286.

26. АВПРИ. Ф.110. 1800 1805 гг. Оп. 110 / 7. Д.127. Л.10.

27. Там же. Л. 185 185 об.

28. Очерк Кавказской войны. — С.286.

29. История народов Северного Кавказа. — С.22.

30. Гаммер М. Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана. — М., 1998. — С.48; Матвеев О. В. Русская армия на Кавказе в XIX в. // Донской юридический институт. Ученые записки. — Т.10. — Ростов-на-Дону, 1998. — С.203.

31. Тучков С. А. Записки. — СПб., 1908. — С.207.

32. АКАК. — С.757.

33. АКАК. — С.757.

34. Там же. — С.778.

35. Гордин Я. Указ. соч. — С.96,97.

36. Шишов А. В. Указ. соч. — С.66.

37. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф.414. Д.305. Л.23.

38. Богданович М. И. История царствования Александра I и Россия в его время. В 6 т. — Т.1. — СПб., 1869. — С.287 288.

39. АВПРИ. Ф.110. 1802 1805 гг. Оп. 11 / 7. Д.127. Л.63 67.

40. АКАК — С.776.

41. АВПРИ.Ф. 161. СП ГА. 1 13. 1803 г. Оп.10. Д.6. Л.16.

42. Там же.

43. УРВК. — Тифлис, 1901. — Т.1. — С.44.

---

Источник:


Об авторе: