История » Кавказская война: Набеговая система тайповой Чечни

Опубликовал admin, 13 декабря 2009
Историографическая справка
Набеговая система чеченцев достаточно полно описана в дореволюционной литературе, где наибольшую ценность представляют сведения У. Лаудаева. Первый чеченский историк, понятно, не мог знать подлинной природы набегов. Но приведенный им фактический материал воспроизводит необычную социальную напряженность в чеченском обществе на стадии перехода его к новой формации. Это было время, когда «перестали уважаться обычаи отцов и не исполнялись условия адата; в Чечне стало господствовать только одно право — право сильного»87. В обстановке обозначившегося раскола общества формировались противоборствующие социальные силы: стремившаяся к власти и новым привилегиям родовая знать и сторонники сохранения тайпового уклада общественной жизни. Не без сочувствия к последним У. Лаудаев писал: «Благоразумные мероприятия любивших свою родину не имели, однако, между чеченцами успеха; сильные фамилии буйствовали и, не боясь никого, не исполняли приговоров адата. Воровство вошло у них в славу и доблесть; убивали и резали друг друга без причины, и, наконец, начали совершаться невиданные до этого преступления... стали похищать или силою уводить беззащитных людей — своих собратий в неволю и продавать их в рабство в далекие страны»85. Крайне осложнившаяся социальная обстановка в чеченском обществе породила новые, неординарные явления. Так, поселившиеся на равнине ичкеринцы, частично находившиеся под властью аварских ханов, повели борьбу за свое освобождение: прекратили платить подати, захватывали земли. То же самое предпринимали малочеченцы против кабардинских князей. Из-за набегов на российскую пограничную линию ослабевало в Чечне влияние России 89. Вместе с тем, как отмечал У. Лаудаев, «беспорядки эти принудили благоразумнейших чеченцев позаботиться самим о водворении спокойствия в крае. Для этого они в различных аулах приглашали к себе князей для княжения (алолу дань), обязываясь на содержание их платить ясак»90. В результате борьба с чужеземными феодалами становилась не столько освободительной, сколько сменой властвовавших «кадров»: ичкеринцы и часть шатоевцев призвали «к себе ме-лардоевских князей (происходивших от боковых линий аварских ханов...)», жители Большой Чечни — кумыкских князей, Малой — кабардинских91. Продолжением этой борьбы были внутренние межтайповые распри: битвы кадхароевского Жели и дышинского Тусхароя, неоднократные сражения Ботагана Жокало (Майстинского) против шедалоевцев (хевсур) и бацбийцев (тушин) 92. Смена «кадров» чужеземных князей, межродовые (межтайповые) раздоры из-за земли, скота, пастбищ и, наконец, людей сопровождались набиравшей темпы набеговой системой, имевшей в Чечне благоприятную социальную почву. На знамени участников набегов одна «агрессивная» формула сменялась другой, энергично звавшей их к вооруженным набегам. По свидетельству У. Лаудаева, «в эти именно времена вошли в поговорку возгласы, ныне повторяющиеся только на пирушках, но тогда бывшие во всеобщем употреблении: «Мир наш, кто кроме нас на свете (Дуне вайн деци)!»93 Подобным возгласом, широко бытовавшим в Чечне, выражалось переживаемое чеченцами состояние, когда «поступкам их нет ответа, преступлениям — возмездия» 94. Сведения У. Лаудаева согласуются с русскими источниками, в которых Чечня XVIII — начала XIX в. характеризуется как «разбойничая республика», где «в образе жизни, воспитании и внутренняго управления чеченцы поступают как следует отчаянным» войнам95. Аналогичны свидетельства западноевропейских авторов, посетивших Кавказ в первой трети XIX в.

Впервые в советской историографии набеговую систему чеченцев, нашедшую широкое отражение в источниках и работах дореволюционных авторов, соотнес с уровнем общественного строя М. Н. Покровский: набеги чеченцев он сравнивал с войнами тацитовских германцев96.

В наше время на набеги в свете генезисных процессов феодализма обратила внимание Е. Н. Кушева. По ее мнению, одним из способов обогащения родовой по происхождению знати были набеги за военной добычей97. На высокую распространенность у чеченцев набеговой системы указывал М. А. Мамакаев, связывавший ее с господством военной демократии. Он ссылся на Ф. Энгельса, писавшего о «жажде добычи» при переходе к классовому обществу, и подчеркивал, что чеченское общество, как и другие подобные ему в истории общества, взяло на вооружение «воровство, насилие, коварство, измену» — неизменных спутников при переходе от родоплеменных отношений к классовым98.

В последние годы в чечено-ингушской историографии все больше находит поддержку тезис о набегах как «антиколониальной борьбе горцев99. Сторонники такого подхода не принимают во внимание главной причины набегов в Чечне — дальнейшего развития земледелия и скотоводства, требовавших новых земель, пастбищ, рабочих рук. Они не учитывают, что набеги совершались задолго до присоединения Чечни к России, когда чеченцы не знали еще о России и ее политике.

Набеги чеченцев практиковались задолго до XVIII в. Но до переселения на равнину они не приобрели устойчивости, ставшей характерной для них позже. Качественный сдвиг в виде беспрецедентного размаха экспансии произошел под влиянием двух взаимосвязанных факторов: переселения на равнину, вызвавшего подъем экономики, и развития частной собственности, придавшей новый импульс формационным процессам. На зависимость набегов, в особенности их интенсивности, от «темпов» формирования частной собственности и классобразовательных процессов указывали дореволюционные источники. В записке В. И. Голенищева-Кутузова, например, отмечалось, что «пока чеченцы были бедны, пока народонаселение, разбросанное по редким хуторам на равнине, не составляло сплошных масс, они были покойны и не тревожны; но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить многочисленные стада, мирные дотоле соседи превратились в неукротимых хищников... народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития»100.

Объектами набегов были все сопредельные Чечне территории. По свидетельству С. Броневского, чеченцы так «обуяли в злодействе, что никого не щадят»101, совершая набеги на Дагестан, Кабарду, Ингушетию и другие районы Северного Кавказа. Об этом свидетельствует и устное народное творчество как самих чеченцев 102, так и соседних народов. Так, устные предания тушин повествуют о нападениях на грузинские села чеченских и кистинских отрядов, руководимых Муртазом103. Выбор направления набегов и их интенсивность зависели от экономических выгод, которые мог сулить тот или иной район: предпочтение отдавалось районам со скотоводческим хозяйством. Так, карабулаки, считавшиеся одним из наиболее экономически состоятельных вейнахских племенных образований, являлись объектом постоянных набегов чеченцев104. В результате в самом начале XIX в. более 200 семей карабулаков оказалось в зависимости от чеченцев 105: эти и другие семьи «неоднократно прибегали к российскому покровительству, прося за щиты от притеснения чеченцев»106. Начиная со второй половины XVIII и вплоть до середины XIX в. наиболее привлекательным объектом набегов для чеченских баяччи стала российская пограничная линия Переориентация набегов с юга на север была вызвана оживлением экономической жизни в Предкавкавказье и на русской границе. Чеченские отряды нападали на русские города, казачьи станицы, рынки, военные гарнизоны. Численность таких отрядов, как правило, была невелика, от 5 до 20 человек107. Они добывали себе на русской границе материальные ценности, занимались охотой за людьми, принявшей высокоорганизованный характер. Приведем описание С. Броневским «техники» захвата людей: «Раздевшись у Терека (чеченцы — ред.) кладут платья и оружие в кожаные мешки (тулупы), с помощью коих переплывают на ту сторону реки, и живут по нескольку дней в камышах и кустарниках, подстерегая неосторожных путешественников или работающих в полях худо вооруженных земледельцев. Как скоро захвачена добыча, перевязывают пленника подпахи длинною веревкою и тащат за собою через Терек вплавь. Потом завязывают ему глаза и, посадив на лошадь, возят взад и вперед по горам и лесам... дабы, рассеявши таким образом внимание пленника, отнять у него все способы к побегу» 108. По мере освоения чеченским населением равнинных земель и приоритетного развития земледельческого хозяйства, набеги чеченцев набирали темпы. Здесь наблюдалась закономерность, замеченная исследователями у ирокезов. По мнению У. Ритчи и Ю. П. Аверкиевой, войны ирокезов обусловливались развитием земледелия и ростом населения109. Речь идет о такой закономерности, когда сдвиги в экономике, в данном случае переход от скотоводческого хозяйства к земледелию, интенсифицируют формационные процессы, с которыми тесно связана набеговая система. У. Лаудаев подчеркивал, что крупные хозяйственные успехи чеченского населения на равнине «поставили плоскостных чеченцев выше их горных братьев»110. Чеченский историк заметил зависимость набеговой практики от экономических перемен, происходящих в Чечне: по его мнению, из хозяйственных успехов на равнине «ясно, почему впоследствии все предприятия чеченцев: возмущения, переселения, религиозные волнения и прочие начинались сперва плоскостными чеченцами и от них уже постепенно распространялись в горы. Все люди, волновавшие Чечню, для достижения своих целей обращались сперва к плоскостным жителям, с твердой уверенностью, что горные последуют за ними»111.

Сложность исследования набеговой практики состоит в том, что помимо главной своей задачи — захвата военной добычи — часто она преследовала и другие цели, связанные со сложными социально-политическими явлениями, происходившими на Северном Кавказе. Так, набеги на владения кабардинских и кумыкских феодалов иногда предпринимались в «ответ» на стремление указанных владельцев поставить в зависимость от себя чеченцев, переселившихся на равнину. Со временем, однако, столкновения на этой почве несколько поутихли и набеги в сторону Кабарды и Дагестана как бы освободились от «сопутствовавшей» политической окраски. По наблюдениям У. Лаудаева, «завладев плоскостью, чеченцы, не опасаясь уже более никого, смелее начинают свои хищнические действия и, довольствуясь ограждением своей свободы от притязаний кумыков и кабардинцев, признавая их братьями по религии, все свои предприятия образуют против русских»"2. Набеги в сторону российской границы вызывали серьезные конфликты. Российское правительство считало, что, предоставив чеченцам право переселения на равнину, оно вправе рассчитывать на покорность переселенцев и прекращение набегов на русскую границу. Чеченцы, участники набегов, однако, не очень считались с политическими «расчетами» правительства, продолжая развивать экспансию. Российская военная администрация направляла экспедиции с целью прекращения чеченских набегов. Так, еще в 1718, 1722 гг. по указу Петра I в Чечню направлялись военные силы для «усмирения чеченцев» и защиты русских границ113. В 1758 г. впервые была предпринята экспедиция в глубь Чечни 114. Перед ней стояли те же задачи, что и перед предшествовавшими ей вооруженными экзекуциями. Ситуация сохранялась вплоть до середины XIX в., когда, по словам У. Лаудаева, «русские по-прежнему» «изредка тревожили» чеченцев, «требуя от них покорности русскому царю за дарованную землю»115. В результате уже в XVIII в. русско-чеченские отношения, развивавшиеся благодаря экономической и политической заинтересованности в них как чеченцев, так и России, стали осложняться из-за набеговой системы. Попытки российской администрации покончить с военными конфликтами и добиться мирного урегулирования возникших осложнений с чеченцами116 не приносили успеха. Это обстоятельство обусловило появление в литературе утверждения. будто противоречия в русско-чеченских отношениях вызывались иной, чем у других народов Северного Кавказа, внешнеполитической ориентацией.

Российская пограничная линия, русские города и казачьи станицы привлекали внимание чеченцев не только как объекты для набегов. Открывая для Чечни совершенно новые экономические перспективы, эти «объекты», благодаря торговле, хозяйственному сотрудничеству, являлись не меньшей базой для роста и укрепления феодализировавшейся знати, чем опасные и не всегда удачные набеги. Сдерживавшим; набеги фактом были действия самой России. В интересах своей внешней политики в XVIII в. — начале XIX в. она пыталась действовать в Чечне достаточно гибко, добиваясь, как правило, мирного решения возникавших конфликтов. Иначе говоря, в рассматриваемое время русско-чеченские связи не исчерпывались обычными понятиями о «мирных» и «немирных» отношениях, — понятиями традиционными для русско-кавказских контактов вообще. Русско-чеченские связи развивались сложно и многообразно, поскольку на них активно воздействовали внутренние общественные процессы, протекавшие в чеченских тайпах. Противоречивость этих связей состояла в том, что Россия, осваивая Предкавказье и экономически стимулируя хозяйства горцев, а также осуществляя такие акции, как переселение с гор на равнину, объективно способствовала ускорению феодализации этих обществ. Прогрессивное по сути явление, в Чечне оно сопровождалось подъемом набеговой системы. Столкновение российских властей с чеченскими тайпами происходило прежде всего из-за набегов, которые становились для одних средством собирания собственности, для других серьезным препятствием в проведении российской политики.

В XVIII — первой половине XIX в. общественное сознание чеченцев не осуждало набеговую систему. Напротив, оно было в поисках того идеологического обоснования, в котором нуждаются более высокие формы социального бытия. Поиски эти, естественно, происходили в сфере религиозных верований. Но именно эта область жизни чеченских тайпов отставала от их социального обновления.

До XVIII в. у вейнахских племен все еще сохранялась поликонфессиональная структура: наряду с мировыми религиями — христианством и исламом важное место занимало язычество117. Подобная ситуация в религиозных представлениях не была чем-то исключительным, присущим только вейнахам. По С. А. Токареву, под внешним покровом официальных религий у многих народов горных районов Кавказа устойчиво сохранялись более древние и самобытные религиозные культы, со временем «вплетавшиеся» в христианские и исламские идеи118. Впрочем, у вейнахских племен христианство и ислам были распространены относительно слабо, так как они являлись главным образом результатом внешних влияний: по мнению Н. Н. Крупнова, христианство на Центральный Кавказ проникло благодаря политическим акциям грузинского феодального государства XII в., а позже, в XVIII в. — Российской империи119. Попытки представить христианство религией «раннефеодального общества» вейнахов уже в XII—XV вв. не подкрепляются фактическими данными. Более основан взгляд Е. М. Шиллинга, видного этнографа народов Северного Кавказа, считавшего, что по сохранности традиции и пережитков идеологии родового строя на Кавказе «лучшими» являлись религиозные представления вейнахов121. К XVIII в., пожалуй, следует относить не только начало «общественного переворота», но и время, когда языческие верования у вейнахов стали утрачивать «социальную потенцию» и превращались в культурную традицию. В условиях феодализации и набеговой практики язычество, уходившее своими корнями в родовое общество, обладало слишком демократичными принципами, чтобы оправдать жестокости набегов; по меткому выражению У. Лаудаева, язычество становилось «безыскусственным», не позволявшим «постигнуть ясные доводы единства бога»122. Впрочем, запросам чеченского общества не отвечало и христианство — религия классового общества, хотя оно получило к тому времени распространение на Центральном Кавказе, в том числе среди чеченцев. Христианство, оправдывавшее эксплуатацию человека человеком, но уже утратившее ветхозаветную непримиримость, осуждало жестокости набеговой системы; «проповедывавшее в своих догматах кротость и смирение», оно было «не по духу» чеченскому обществу123.

«Выбор» был сделан в пользу ислама, поскольку «там, где Евангелие велит прощать врагу своему, коран позволяет воздать око за око и зуб за зуб»124. Но главное заключалось в провозглашении исламом джихада — войны против неверных125, — отвечавшем злобе дня чеченского общества.

Исламская вера, встречавшаяся ранее как религиозное влияние, до XVIII в. не получала сколько-нибудь широкого распространения среди чеченцев. У. Лаудаев, утверждая, что чеченцы приняли ислам от дагестанских племен126, имел в виду не изначальные истоки ислама, а более поздние попытки его распространения. По его данным, в Чечне ислам насаждался неким Термолаем и, являясь актом насильственным, был связан с установлением дани в пользу дагестанского шамхала; из-за этого чеченцы «во множестве уходили к русским»127. О позднем распространении в Чечне ислама свидетельствует и другое. До принятия ислама чеченцы считались «миролюбивее своих соседей», это дает основания говорить о хронологическом совпадении роста набеговой системы у вейнахов с распространением ислама в XVII — и особенно XVIII в. XVIII — первая половина XIX в. — время наибольшей активности в утверждении исламских догматов в Чечне. К этому периоду также относится выдвижение кадия на первенствующую роль в общественной жизни128. Степень распространение ислама, однако, была разная на равнине и в горах «слабый» исламизм в горах и «сильный» — на равнине129. Бесспорно, сказалась зависимость религиозно-идеологических запросов от уровня социальных отношений. Более высокие темпы феодализации на равнине обуславливали не только исламизацию чеченских тайпов, но и появление Мюридизма с его агрессивными идеологическими установками в отношении сопредельных территорий и народов.

В целом чеченское общество, охваченное социальными противоречиями и набеговой системой, было Вполне подготовлено к восприятию мира через призму исламских догм, где главное — это состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными. Деление мира на две части — мир ислама (дар-ал-ислам) и мир врагов (дар-ал-харб), предписание вести непрерывную войну с «миром неверных» до тех пор, пока неверные не примут мусульманство или не подчинятся власти ислама, становились популярными среди участников набегов. Особенно популярными среди чеченских «баяччи» были положения из «кита-бул-джихада», согласно которым война поощрялась еще и ради добычи. Более того, шариат точно определял порядок распределения этой добычи, куда входило все, в том числе земля, отнятая у неверных. Пятая часть добычи предназначалась имаму или кадию — духовному руководителю, остальная — делилась между воинами поровну. В Чечне, где в XVIII в. ислам не пустил еще глубокие корни, в первую очередь воспринимались наиболее агрессивные установки ислама и в значительно меньшей степени — то, что составляло собственно веру. Распространителями и вдохновителями ислама являлись представители духовенства, пробивавшие себе путь в родовую знать, постоянно побуждавшие население Чечни к фанатизму130. У. Лаудаев подчеркивал: «Оно (духовенство — ред.) ночные набеги и воровство называет войною за веру, а павшим в этих подвигах людям обещает рай, называя их казаватами, т. е. пострадавшими за веру. Впрочем, это делалось более из личной корысти духовенства»131.

Время, когда в сферу набегов чеченских «баяччи» стала проникать исламская догматика, — переломное в общественном развитии Чечни. По оценке У. Лаудаева, с принятием ислама «все изменилось» у чеченцев»132. Среди перемен, происходивших в Чечне, следует указать, в первую очередь, на сложности не только во взаимоотношениях чеченцев с соседними народами, но и в межтайповых и межплеменных, отношениях внутри собственно Чечни. Утверждавшийся ислам втягивал чеченцев, традиционно дружелюбный народ, в беспрецедентную межэтническую ситуацию: «Коран вселяет в них непримиримую вражду к иноверцам; соплеменные галгаи, оставшиеся в язычестве... делаются их религиозными врагами. До того дружественные, русские и чеченцы начинают неприязненные друг против друга действия»133, — писал У. Лаудаев.

Поборникам ислама удалось склонить большинство чеченских тайпов к принятию новой идеологической доктрины. В результате в чеченском обществе наряду с социальным расколом наступал духовный, идеологический. Стремившейся к господству духовной «знати» часто приходилось действовать насильственными методами. Давление оказывалось не только на слабые тайпы, чаще оказывавшие сопротивление исламу, но и на отдельные сильные тайны, не всегда следовавшие за новыми «пастырями». Заслуживает внимания описанное У. Лаудаевым «идеологическое» столкновение представителя старшинской знати с «шейхом». Согласно описанию, в период «окончательного» утверждения между чеченцами ислама «во главе народа стоял некто Берс (Берсан) Курчалинской фамилии... его называли имамом и шейхом». У «имама» был друг, не менее влиятельный в народе, чем он сам, но «страшный противник корана». При встрече Берс-имам объявил своему другу: когда был таким же «гяуром», как он, мог считаться его другом, «теперь же, приняв ислам», не может находиться в дружбе с «неверным нечестивцем». «Имам» пригрозил: «Если встречусь с тобою в поле, то вступлю с тобою в бой»134 . Сопротивление исламу со стороны сильных тайпов, по-видимому, было не столь упорным. У. Лаудаев сообщал, что Берс-имам проявил характер, настойчивость и ему удалось сделать из своего приятеля «ревностного мусульманина». Сложнее обстояло дело с рядовыми тайпами. Воспринимая одни установки ислама — о набегах, военной добыче, они не всегда признавали другие — о судопроизводстве, управлении, поведении в быту и т. д. Чеченские общинники с трудом отказывались от адатных норм и доли го оказывали сопротивление строгим регламентациям шариата. У. Лаудаев вопрошал: «Но возможно ли было вольный народ, веками привыкший к адату, подчинить шариату?» По оценке У. Лаудаева, «чеченцы ни в каком случае не были теми людьми, кои не-обходимы шариату»'35. Подобное мнение высказывали и русские администраторы. «Чеченцы всегда были плохими мусульманами: суд по шариату, слишком строгий по их нравам, в редких случаях находил] место, обычай и самоуправство решали почти все дела», — констатировал В. И. Голенищев-Кутузов, утверждая, что это положение сохранялось вплоть «до самого водворения Шамиля»136. На почве неприятия; ислама межтайповые отношения обострялись так, что некоторые чеченские тайпы покидали свой край и «уходили к русским, потому что считали их братьями по религии»137. Чечню покинули тайпы: Биллетоевский, Варандоевский, Ахшпатоевский, Гуноевский и др. Перейдя через русскую границу, они поселились в казачьих станицах и русских селах138. Конечно, в этом был «повинен» не только ислам. Главное заключалось в социальном мотиве: стремившиеся к собственности богатые тайпы притесняли слабых, не успевших еще окрепнуть на новом месте, на равнине, вынуждали их уходить за пределы Чечни. Вопрос об отношении к исламу для многих чеченских тайпов становился социальным вопросом.

В 80-е гг. XVIII в. внутренние общественные процессы и сопровождавшая их набеговая система достигли такого уровня, когда исламская идеология в состоянии была придать происходившим в Чечне явлениям характер «всенародного движения». Распространившись в равнинной Чечне, ислам вступал в стадию воинствующего мюридизма, призванного идеологически обеспечить утверждение новых социальных устоев. В русле именно этого процесса развивалось движение шейха Мансура, получившее в литературе разноречивое освещение. С высоты «революционера», борца за «свободу и независимость» шейх Мансур низводился до «реакционера», «авантюриста» и «турецкого агента»139, затем вновь поднимался до «руководителя» «антиколониального и антифеодального движения горцев Чечни»140.

Бесспорно, при оценке ряда политических аспектов движения, его размаха невозможно обойти значение турецкого влияния141: утверждение турецкого историка Джевдет-паши — «от религиозного рвения» пот выступал на лицах тех мансуровцев, кто получал подарки от султана,142 — не лишено основания. Но у движения шейха Мансура были внутренние социальные истоки. В одном из своих писем Кизляре кому коменданту участники движения ясно объясняли мотивы, по которым они стали поборниками мюридизма: «... согласясь с другими, — писали они, — присягнуть имаму с тем, чтобы разбирались ссоры и тяжбы наши по закону, обидчики от обид и наглостей были удержаны, воры были наказаны, включая притом и то, чтобы быть к России в верности»143. В обстановке растущей набеговой системы, обращенной не только во вне, но и против собственных соплеменников, обострения в межтайповой борьбе рождались тенденции, ведшие к более высоким, чем тайповая, формам общественной организации. Речь шла как об организации разбора «ссор и тяжб» «по закону», так и самой набеговой системе, неуправляемость которой тяжело сказывалась на положении «слабых» и «средних» тайпов, подчас становившихся жертвой набегов соплеменников. Спонтанная потребность в самоорганизации, появившаяся в пору разложения родового строя и военной демократии 144, по словам Ф. Энгельса, не предусматривала еще системы господства и подчинения или же различий в правах обязанностей членов общества145, но неуклонно вела к самым ранним формам политической организации. Оказавшись на этой стадии, Чечня была в преддверии социальной революции и создания первой политической «ассоциации» со своей идеологией.

Мюридизм как форма военно-политической консолидации вызвал к жизни и другое — возросшие у родовой знати потребности в земельной собственности (цели набегов предусматривали также захват новых земель). Приобрести ее в сопредельных Чечне территориях с помощью небольших отрядов, которыми совершались набеги, было невозможно. Поэтому важнейшей задачей формировавшегося в Чечне мюридизма являлось объединение горских племен, чтобы едиными действиями против русских146 расширить за счет российской пограничной линии пределы своей территории.

Возглавив в 80-е гг. XVIII в. мюридизм в Чечне, шейх Мансур начал свои действия с объявления российской границы на Северном Кавказе «мусульманской землей»147, овладение которой составляло одну из целей движения148.

Начав с «захвата мусульманской земли», шейх Мансур одновременно принялся за энергичную идеологическую работу по дальнейшему распространению ислама: «миссионерство» шейха Мансура предусматривало утверждение среди равнинных жителей агрессивных формул ислама. Чеченские тайпы, в особенности их старшинская знать, должны были переходить от обычных требований в отношении религиозных догматов, способствовавших «организации» общественной жизни, к освоению мюридистских установок на открытую борьбу с «неверными». В литературе принято освещать выступление шейха Мансура с его нападения на российскую границу, в частности с разгрома им отряда полковника Пиррея . Подобное представление о зарождении движения в Чечне оставляет в стороне не только внутреннюю обусловленность этого движения, но и непростую подготовительную работу шейха Мансура.

В области идеологии шейх Мансур начал вроде бы просто; объявил трехдневный пост (мархо) во имя «исламского единения» населения Чечни и подчинения его «велению бога». С мюридами он разъезжал по селам, от которых требовал «веры в бога» и «порядка». Пока ничем не призывая к войне, разве что «пением Зикра», шейх Мансур запретил дурные поступки: курение табака, употребление крепких напитков, и предписал усердно молиться богу150. Запрещались набеги в соседние области, осуждались распри между тайнами. По описанию У. Лаудаева, чеченцу «так увлеклись религиозным настроением, что открывали один другому свои сердца, изгоняли из них злобу, зависть, корысть и прочее. Говорят, что тогда народ до такой степени обратился на истинный путь, что найденные вещи и деньги привязывали на шесты и выставляли на дорогах, пока настоящий владелец не снимал их»151. В этой оценке обстановки в Чечне, заимствованной У. Лаудаевым из устных преданий, нельзя не заметить преувеличения. Затишье в набегах, наступившее под влиянием мюридов шейха Мансура, а также «гармония» чеченского общества явно носили внешний, временный характер. В этот период происходило не только утверждение идеологии, но и практическая и политическая переориентация набеговой системы: не во внутренние районы самой Чечни и во владения кабардинских и дагестанских феодалов, как обычно, а на русскую границу с ее городами и поселениями. Этот внушительный процесс захватил не только равнинную и горную Чечню, но и «язычествовавших кабардинцев и галгаев152: «чеченцы принимают над ними главенство и смелее начинают действовать»153. Перегруппировка сил, вызванная как появлением «нового врага», так и решением сложных социально-экономических задач, выдвинутых процессом феодализации, понятно, не могла быть быстро воплощена в жизнь. Активная подготовка к «всеобщему» движению чеченцев, принявшая формы фетишизации ислама, заняла не менее двух лет154. На протяжении этого времени шейх Мансур вынужден был действовать как шейх, устас, пророк, «ходатай перед богом». «Отстававшая» от идеологии социальная обстановка не позволяла Мансуру привлечь к себе абсолютное большинство чеченских тайпов и придать создавшейся военной организации черты примитивно го государственного объединения. В этом отношении титул имама, полученный им от османского правительства, без главного — самого имамата, был всего-навсего преждевременно приобретенным атрибутом. Шейх Мансур приступил к набегам, когда посчитал, что мюридизм уже достаточно внедрен в чеченском обществе. Набеги предпринимались в основном в сторону «неверных» русских. Это направление набегов, как и их организационные формы, было новым. Что касается целей и мотивов набегов под руководством шейха Мансура, то они оставались прежними.

Благодаря новой организации самой набеговой системы изменилась ее «экономическая» эффективность. Теперь дело «доходило до того, что, например, несколько человек, не имевших и одного быка, уславливались составить свой плуг, и для этого при начале полевых работ пригоняли из-за Терека быков, добытых от русских»155. Даже калым, предусмотренный адатом и столь Тяжелый для молодых людей, выплачивался точно в срок за счет военной добычи, привозимой с российской границы'56. Более примечательным, однако, было другое — у набеговой системы, возглавленной шейхом Мансуром, появился свой идеологический и военный центр — аул Алды, куда русское командование, Приступившее к подавлению движения шейха Мансура, направило специальные военные силы157. Воинствующий мюридизм шейха Мансура, придавший новый импульс набеговой системе, был нацелен на утверждение новых .социально-экономических отношений в Чечне. Вместе с тем он, порожденный переходной экономикой и социальной организацией чеченских тайпов, не что иное, как выделение Драва, его противопоставление обязанностям — признак распада родовых Отношений. Выдвижение Мансура в качестве «устаса», превращение аула Алды в центр движения — свидетельства зарождения публичной власти. Как справедливо Отмечает Е. М. Жуков, «появление первых элементов публичной власти было вызвано прежде всего потребностями усовершенствовать практику вооруженного грабежа... Лишь на последних стадиях разложения родового строя, когда происходит формирование племенных союзов и появляются первые атрибуты публичной власти, ускоряется отрыв социальной верхушки от основной массы населения»158.

В целом, в XVIII — первой половине XIX в. в тайповой Чечне происходили процессы, приближавшие смену родоплеменных отношений классовыми. Шло дальнейшее развитие имущественного неравенства, вначале между тайнами, затем — среди членов тайпа, и наблюдались зачатки присвоения чужого труда (использование труда пленников — рабов). Однако в чеченских обществах еще нет ни классов, ни государства. Есть лишь первые признаки концентрации вооруженной силы в руках родовой знати, которая со временем приведет к подчинению соплеменников, принуждению их к выполнению различного рода работ и повинностей. Вместе с тем сильные тайпы станут частично терять свои хозяйственные функции, приобретая взамен военно-организаторские и карательные. Эта последняя стадия доклассового общества, именуемая Ф. Энгельсом «военной демократией», представляет собой период, когда необычно возрастает роль и значение военного грабежа в условиях кризиса и распада родовой социальной организации159.

Источники:
87. Лаудаев У. Указ. соч., с. 26.
88. Там же, с. 25—26.
89. Там же, с. 26.
90. Там же.
91. Там же.
92. Мамакаев М.А. Указ. соч., с. 45.
93. Лаудаев У. Указ. соч., с. 26.
94. Там же.
95. Броневский С. Указ. соч., т. II, с. 182; Потто В.А. Чечня. СПб, 1899, с. 6; Мосевич Г. Географический, этнографический, исторический и экономический очерки. Одесса, 1896, с. 122— 123.
96. Покровский М.Н. Указ. соч., с. 201.
97. Кушева Е.И. О некоторых особенностях генезиса феодализма…, с. 183.
98. Мамакаев М. Указ. соч., с. 7.
99. Ахмадов Ш.Б. Об истоках антифеодального движения горцев в Чечне в конце XVIII в. – Статьи и материалы по истории Чечено-Ингушетии. Грозный, т. IX, вып. III, 1974; Ахмадов Я.З. О характере движения в Чечне в 1757–1758 гг. Социальные отношения и классовая борьба в Чечено-Ингушетии и дореволюционный период (XI – нач. XX в.). Грозный, 1979.
100. Леонтович Ф.И. Указ. соч., т.II, вып. 2, с. 84-85.
101. Броневский С. Указ. соч., т. II, с. 183.
102. Тема набегов и добычи — традиционная в чеченском эпосе. (См. Долгат У. Б. Героический эпос чеченцев и ингушей. Исследование и тексты. М., 1972, с. 116—117, 192, 198).
103. Шавхелишвили А. И. Указ. соч., с. 163.
104. Моргошвили Л. Ю. Указ. соч., с. 126.
105. Там же, с. 123—124; Шавхелишвили А.И. Указ. соч., с. 162.
106. Броневский С. Указ. соч., т. II, с. 168.
107. Там же.
108. Там же, с. 170—171.
109. Аверкиева Ю.П. Указ. соч., с. 221—222.
110. Лаудаев У. Указ. соч., с.22.
111. Там же.
112. Там же, с. 23.
113. Броневский С. Указ. соч., с. 173.
114. Головчанский С.Ф. Первая военная экспедиция против чеченцев в 1758 г . – Записки Терского общества любителей казачьей старины, № 11, Владикавказ, 1914; с. 133-120; Броневский С. Указ. соч., т.II, с. 173.
115. Лаудаев У. Указ. соч., с. 23.
116. Ахмадов Я.З. Из истории чечено-русских отношений. — ВИД, 1977, т. II, с. 297—300.
117. Умаров С.Ц. Доисламские религиозные верования чеченцев а ингушей. — Характер религиозности и проблемы атеистического воспитания. Грозный, 1979, с. 121.
118. Токарев С.А. Религия в истории народов мира. М., 1965, с. 202.
119. Крупное Е.И. Указ. соч., с. 195.
120. Умаров С.Ц. Указ. соч., с. 116— 117.
121. Шилменг Е.М. Ингуши и чеченцы. — Религиозные верования народов СССР, т. II. М. — Л.. 1931, с. 12.
122. Лаудаев У. Указ. соч., с. 28.
123. Там же.
124. Там же.
125. Торнау Н. Изложение начал мусульманского законоведения. СПб, 1850, с. 103—107.
126. Лаудаев У. Указ. соч., с. 28.
127. Там же, с. 29.
128. Ахмадов Я.З. О роли мусульманского духовенства в общественной жизни Чечни (по материалам XVIII — первой пол. XIX в.). — Общественные отношения у чеченцев и ингушей в дореволюционном прошлом. Грозный, 1982, с. 56, 57.
129. Там же, с. 56.
130. Лаудаев У. Указ. соч., с. 30.
131. Там же.
132. Там же, с. 29.
133. Там же с. 30.
134. Там же, с. 55—56.
135. Там же, с. 30.
136. Леонтович Ф.И. Указ. соч., т. XI, вып. 2, с. 88.
137. Лаудаев У. Указ. соч., с. 58.
138. Там же.
139. Смирнов Н. А. Шейх Мансур и его турецкие вдохновители. — ВИ, 1950, № 10; Скитский Б.В. Очерки..., с. 159—163; Авксентьев А.В. Ислам на Северном Кавказе. Ставрополь, 1973, с. 27.
140. Смирнов НА. Мюридизм на Кавказе. М., 1963; Ахмедов Ш.Б. Об истоках антифеодального и антиколониального движения...
141. Киняпина И.С., Блиев М.М., Дегоев В.В.Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России. М., 1984, с. 67—69.
142. Джевдет-паша. Описание событий в Грузии и Черкесии по отношению к Оттоманской империи от 1192 года по 1202 год хиджды (1775— 1784). — РА, 1888, кн. 1, с. 381.
143. ЦГАДА, разряд 23, д. 13, ч. 12, л. 329.
144. Жуков Е.М. О роли социальной революции в процессе смены общественно-экономических формаций. — Формации и социанально-классовые структуры, М., 1985, с. 11.
145. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 159.
146. Лаудаев У. Указ. соч., с. 60.
147. Там же.
148. Там же.
149. Броневсклй С. Указ. соч., т. II, с. 173.
150. Лаудаев У. Указ. сот., с. 60.
151. Там же.
152. Там же.
153. Там же.
154. Там же.
155. Там же.
156. Там же.
157. Там же.
158. Жуков Е.М. Указ. соч., с. 11.
159. Там же, с. 12.


Блиев М.М., Дегоев В.В., Кавказская война, Москва "Росет" 1994 г.

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна

Похожие новости:

  • Чеченский тайп: история и современность
  • Набеговая система «вольных» обществ Дагестана
  • Набеговая система «вольных» обществ горного Дагестана. Краткая историография проблемы
  • Набеговая система: формационные аспекты проблемы
  • Чеченский тайп (род)
  • Чеченский тайп (род) в период его разложения. История вопроса
  • Чечня: особенности хозяйствования; миграция на равнину и перемены в экономике
  • Предисловие. Притяжение Кавказа. Шейх Мансур
  • #1 написал nashxo
    Когда: 15 февраля 2011 06:19
    «Предания чеченцев упоминают трех братьев: Га, Ахо (или Ако) и Шото, которые будто были родоначальникам и всего чеченского племени. От трех братьев Ако, Шото и Га образовались три общества: Галгай(?), Ако и Шото; первое – в верховьях Ассы, второе – в верхвьях Гехи, третье – в верховьях Чанты-Аргуна и Шаро_Аргуна, притоков Сунжи. От этих трех обществ путем естественного роста и присоединения новых пришельцев образовались все остальные общества чеченцев, расселявшихся на восток, север и запад. Все названия – Шото, Акр, Га – были именами предводителей, родоначальников -пришельцев; свое имя они перененосят и на занятую территорию» (У.Далгат, 1972:41). Далгат Башир, Первобытная религия че¬ченцев. — В кн.: Терский сборник. Влади¬кавказ, 1893, вып. 3, кн. 2

    По другому чеченскому преданию, Орстхойцы своими предками в старых преданиях указывают на аккинцев:

    Свидетельства о факте существования Аккинского общества в Аки-лам по преданиям, сообщающим об отделении части аккинцев и их уходе в Бамутское ущелье. «..некий акинец по имени Арштхоо, выселившись из своего общества [горного Акинского общества – прим. У. Далгат] и спустившись со своим родом в Бамутское ущелье, основался у источников, называемых Черными Ключами [по-кумыкски – Карабулак: прим У. Далгат]. От населения, основанного здесь Арштхоо, образовалось особое общество, называвшее себя …Арштхой» [Попов 1878].

    Существовали раздоры не только между фамилиями, но и между родами. Акинцы (от которых, по преданиям, произошли арштхойцы — карабулаки) считались самым воинственным, непокорным народом. Вражда обществ и фамилии, как мы увидим далее, запечатлялась и в эпосе чеченцев и ингушей, где набеги и межродовые раздоры занимают определенное место. Родовой быт чеченцев и ингушей сказался на их мировоззрении, нравственных нормах поведения, религиозных представлениях, народной мифологии.

    Прародина Чеченцев Ломеки/Лом Аьккхе/Аьккхийн Лам[/b]

    Башира Далгата «Первобытная религия чеченцев», опубликованная в 1893 году:
    «Там, в стороне Баш-лама(Бешша Лам, Деш Лам- Казбек), рассказывают старики-чеченцы, есть горы, из которых вытекают рр. Асса, Фортанга, Геха. Это – горы Акки-лам; там живут, или, по крайней мере, жили при наших предках «лам-кристы» (горные христиане). Это наша колыбель, как и других чеченских родов. Сменилось четырнадцать поколений с тех пор, как наша часть «лам-кристов» вышли из своего гнезда по причине малоземелья и протянулись на восход солнца... (Далгат, 1893: 45).
    Б.Далгат цитирует рассказ чеченца по публикации в газете «Терские ведомости» за 1870 год.


    Первыми переселенцами из гор Аки-Лам (из местности Нашиха) были», говорят они, «части фамилий Парчхой (Пешкой) и Цечой (Цецой)…» (Максимов, 1893:39-40).



    Сами орстхоевцы и аккинцы объединяют под именем орстхой четыре подразделения: собственно орстхой , аккий, мержой и цечой. “ Мы все орстхой из Акки ”, – говорят представители этих групп. // Волкова Н.Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М., 1973. С.151.


    БАЛОЙН ЛАМ (балой)
    ...В звене Балойн Лам имеются две возвышенности: Боккха-Таш-Корта и Жома-Таш-Корта.
    По преданию, гора Балойн Лам является прародиной некогда воинственного чеченского этнического общества «балой», от которых произошли ялхарой, аьккхий и орстхой. Представители этнич. об-ва балой в наши дни проживают в гг. Грозном, Аргуне, Гудермесе, в ее. Пседах, Бердк?ел, Курчалой, Гелдаген, Цацан-Юрт, Илисханан-Юрт, Ойсхара, а также в Турции (Чардакхе и Стамбуле), Ираке, Иордании и Сирии.
    Балсур-хи «Балойских войск река» - так называлась в прошлом река Фарта (Марта). Позже этническое имя, в основу которого легло название некогда воинственного и довольно большого племени «балой», вышло из употребления в результате физического ослабления и значительного сокращения численности из-за изнурительных войн. //Топонимия Чечни, часть 1-я, А. Сулейманов, с. 42

    Аьккхин-цы делятся на лам- аьккхий (горные) и арана-аьккхий (равнинные) или карабулаки (горная речка) от кумыкского слова «кхара-булакх». Карабулаков на востоке Чечни и в Дагестане знают как ауховцев.]Аьккхинцев, как и орстхойцев, в древности называли «балой». (ср. Балой-лам. Балой- гора). Орстхой-цы считают аккинцев своими предками. Духовным и политическим центром общества Аьккха (Аккха) являлось село Аьк- кха, расположенное на юге-восточном склоне горы Морд-лам, на левом берегу реки Осу-хи.97// Ш. Б. Ахмадов Чечня и Ингушетия В ХVIII- начале XIX века (Очерки истории социально-экономического развития и общественно-политического устройства Чечни и Ингушетии в XVIII - начале XIX века), стр. 234

    «В отношении восточных рубежей вайнахской территории выявляется давний процесс переселения карабулаков (орстхойцев) из Акки и чеченцев из Ичкерии (Нахч Мохк) в район Мичика, Качкалыковского хребта, нижнего и среднего течения Аксая и Акташа, где возникли мичиковские, качкалыковские селения, а также поселения, известные в исторической литературе под именем ауховских». (Волкова Н.Г. Этнический состав населения Северного Кавказа в XVIII – начале XX века. М. – 1974 г., с.193)

    Упоминание Нахчимахкахойск ой прародины чеченцев Аьккхийн Лам(Лом Эьккхе)в грузинских источниках:
    В своде древнегрузински х летописей «Картлис цховреба» («Жизнь Грузии»), составление которого приписывается монаху Леонти Мровели:


    ...«Земли же к северу от Кавказа не только не были уделом Таргамоса, но не было и жителей к северу от Кавказа. Были безлюдными пространства те от Кавказа до Великой реки (то есть Волги), что впадает в море Дарубандское (Каспийское море, авт- Овхой Х?орд). Потому-то и избрал Таргамос из множества героев двух– Лекана и Кавкаса. Дал Лекану земли от моря Дарубандского до реки Ломеки (авт- то есть Терека; груз. летопись приводит здесь древнее вайнахское название этой реки - Ломеки, т.е. Ломе Аьккхе Хи – «горная река», вайнахи же имеющие некоренное происхождение называли ее Ломехи, согласно источникам информации), к северу – до Великой реки Хазарети. Кавкасу – от реки Ломеки до рубежей Кавказа на западе».

    Село Нашхой в Чеченских горах общества Аьккха(не путать со всей Ломе Аьккхой, а древнее село Нашхой не путайте с союзом 6 сел Нашхой Мохком), там родился Тур Пал Нахчо.

    Свое интересное осмысление известных к 1928 году преданий и легенд о первопоселенцах дает Х.Ошаев: «...что чеченцы есть потомки некоего «Нахчо», жившего в ныне еще существующем селении Нашхой Галанчожского округа (авт- аккинское село Нашхой в горах Акка ). У указанного «Нахчо» было, якобы, 14 сыновей, кои рассеялись на нынешней территории горной Чечни и положили начало образованию 14 самых крупных родов (тейп0, названных чеченцами чистыми тейпами. В каждом этом тейпе можно встретить людей, которые могут перечислить поименно до 20-30 своих прямых предков и обыкновенно эти предки по восходящей линии на том или ином колене у лиц одного тейпа сходятся в общего предка с другими тейпами... (Ошаев, 1928:4). Берже А. 17. Чечня и чеченцы. Тифлис, 1859. Приложение: «Карта Чечни».

    Координаты села Нашхой в аккинских горах Чечни, оно лежало недалеко от др. аккинского замка Воуге(Вювга):

    Топонимия Чечни: А. Сулейманов, часть 1-я, Топонимия Аьккха:
    ..Аьккха (аьккхий): МИКРОТОПОНИМИЯ АУЛА ВЮВГА(авт - Вiов Ге):
    Нашах лаьттинчу кога (Нашах ляттинчу кога) «Нашах стоял (где) впадине к» - на в. Вовга, топоним напоминает о том, что некогда в этой впадине стоял аул Нашха

    Л. Ильясов, "Исторические области Чечни - Тени вечности"

    Еще в Позднем Средневековье аккинцы занимали территории к западу не только от истоков Гехи, но и Фортанги и Ассы. Аккинцы тейпа Ваппи(авт- уаби, вабой, фяппий) жили и в Джейрахском, и в Дарьяльском ущелье, в селениях Ларс, Гвилети. В русских источниках того времени упоминается владетель Ларсова кабака (селения –Прим. автора) Салтан-мурза, который был братом Ших-мурзы Окоцкого. Согласно полевым материалам, чеченский тейп Багачарой выселился из района, который находится у истоков Сунжи, у горного хребта Багучар. В те времена этот тейп относился к тукхуму Акки, но багачаройцы даже после переселения на правый берег Шаро-Аргуна продолжали считать себя частью аккинского тукхума. Часть багачаройцев еще в XVI веке основала село Багачарой у выхода из Аргунского ущелья неподалеку от селения Гойты. В 1825 году оно было сожжено русскими войсками в результате трехдневного сражения. Это сражение было описано князем Волконским в одном из писем к своему другу.
    Зарегестрирован: -- | ICQ: |
    | | | |

    Информация

    Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.

    Цитата

    «Что сказать вам о племенах Кавказа? О них так много вздора говорили путешественники и так мало знают их соседи русские...» А. Бестужев-Марлинский

    Реклама

    Популярное

    Авторизация

    Реклама

    Наш опрос

    Ваше вероисповедание?

    Ислам
    Христианство
    Уасдин (для осетин)
    Иудаизм
    Буддизм
    Атеизм
    другое...

    Архив

    Октябрь 2021 (1)
    Март 2021 (7)
    Февраль 2021 (5)
    Январь 2021 (6)
    Ноябрь 2020 (3)
    Октябрь 2020 (1)
      Осетия - Алания