Главная > Кавказская война > Военно-экономическая блокада А. П. Ермолова и ее итоги на Северо-Восточном Кавказе. Часть 1.

Военно-экономическая блокада А. П. Ермолова и ее итоги на Северо-Восточном Кавказе. Часть 1.


5 октября 2007. Разместил: Gabaraty
Военно-экономическая блокада А. П. Ермолова и ее итоги на Северо-Восточном Кавказе. Часть 1.Кавказская война предстает перед своим исследователем сложным, широкомасштабным общественно-политическим явлением. Раскрытие ее тайн кажется столь же заманчивым, сколь и рискованным занятием, не всегда предвещающим научную удачу.

Выросшая из набеговой системы, война зависела не только от внутренних социальных сдвигов в «вольных» обществах - главного фактора, - но и от той военно-политической системы, которую в 20-х гг. XIХ в. Россия пыталась создать на Кавказе. Иначе говоря, Кавказская война, находившаяся в диалектическом единстве прежде всего с социальным развитием «демократических» общественных структур Большого Кавказа, волею истории столкнулась с чуждой для себя силой — внешнеполитическим курсом России, постоянное противоборство с которым со временем становилось не просто «чертой» Кавказской войны, но и одной из ее доминант. Присутствие России на Кавказе создало ту жесткую политическую среду, в которой Кавказской войне приходилось «решать» свои глубоко внутренние социальные проблемы. Бесспорно, при альтернативной ситуации процессы образования собственности, классов, государства, составлявших сущность Кавказской войны, протекали бы более «естественно», без внешнего деформирующего воздействия. Однако значение политики России далеко не исчерпывалось этим. Один из парадоксов Кавказской войны в том и состоял, что Россия, ставшая «барьером» на пути закономерностей самой войны, нередко выступала и как ее генерирующий фактор — с одной стороны, стимулируя экономическую жизнь горских обществ и вызывая в них глубокие социальные сдвиги, с другой — олицетво­ряя собой «образ врага» — без чего немыслима лю­бая агрессивная доктрина, в том числе мюридизм. Роль России в «драматургическом» оформлении Кав­казской войны не ограничивается этими двумя важ­ными составными, но даже только их было бы доста­точно, чтобы рассматривать содержание Кавказской войны в контексте политических действий России на Кавказе.

Накануне Кавказской войны Россия на Кавказе имела внушительные успехи. Еще в конце XVIII в. она значительно продвинулась в экономическом и по­литическом освоении Предкавказья: была создана Кавказская военная линия, активно внедрялись уп­равленческие учреждения, набирали темпы колониза­ция и хозяйственное освоение края. В начале XIX в. успешно для России закончились войны с Ираном и Турцией, фактически завершавшие присоедине­ние Северного Кавказа к России. Серьезны были достижения в Закавказье: присоединение Северного Азербайджана (1813 г.) и упрочение позиции в Гру­зии — таков итог русско-иранской и русско-турецкой войн начала века. Вместе с тем перед Петербургским кабинетом возникал целый ряд «старых» и новых проблем, связанных с «освоением» Кавказа. По-прежнему вне сферы влияния России по существу оставался Большой Кавказ2 — основной район, где, набирая силу, развивалась набеговая система горцев./ В результате между Закавказьем, окончательное при­соединение которого становилось делом будущего, и Предкавказьем, включая равнинные районы Север­ного Кавказа, образовался барьер, сковывавший дей­ствия России. В отличие от Закавказья и Предкавказья, Большой Кавказ не представлял для России особого экономического интереса. Однако без его вовлечения в сферу активной российской политики проблематичными выглядели перспективы России в Закавказье так же, как дальнейшее экономическое освоение Северного Кавказа. Впрочем, в отношении Северного Кавказа, считавшегося теперь частью Рос­сии, речь шла не только о вопросах экономического и административного обустройства. Весь этот край относился к разряду «неспокойных», где предстояло решать немало военно-политических задач: все еще слабо связанный с Россией экономически, Северный Кавказ со своим этническим и общественно-хозяй­ственным многообразием сохранял некую автоном­ность, позволявшую его народам усматривать в при­соединении к России лишь условную акцию. К мо­менту назначения А. П. Ермолова главнокомандую­щим Грузией (1816 г.) Северный Кавказ представлял собой следующую картину, неспокойны были Осетия и Кабарда, совершались набеги из Чечни, Дагестана, горных районов Северо-Западного Кавказа; «джарцы и белоканы были явно непокорны и терзали не­счастную Кахетию, ...ханства и другие сильные обще­ства Дагестана вовсе не признавали» российской власти; «шамхал не в состоянии был противостоять» «врагам» России, и «подданные его разбойничали; турки занимали весь берег Черного моря до Ку­бани»4.

Обстановку на Северном Кавказе по-разному объ­ясняли в российских правительственных кругах. Од­ни понимали все это как следствие длительных рус­ско-иранской и русско-турецкой войн, отвлекших военные силы России в Закавказье. Другие указыва­ли на нерешительность российских властей на Север­ном Кавказе, из года в год «мирившихся» с набегами горцев и социально-политическими , выступлениями, особенно частыми в начале XIX в. Так, в частности, оценивали деятельность Н. Ф. Ртищева (бывший главнокомандующий русскими войсками на Кавказе), прибегавшего к политике подкупов и заигрывания с горскими народами5. Как бы то ни было, в изменив шейся после войн России с Ираном и Турцией об­становке речь должна была идти о новой программе действий. В дальнейшем продвижении в Закавказье и установлении военно-политического контроля над Северным Кавказом видел Петербург два основных направления этой программы. Что касается средств ее реализации, то ясно было — прежние мирные спо­собы решения проблем предстояло заменить военно-политическими, карательными. Однако, у правитель­ства Александра I общие установки не сложились в саму программу, которая предусматривала бы весь комплекс мер по осуществлению нового внешнепо­литического курса на Кавказе. Считалось, что подоб­ную программу следует составлять не в Петербурге, а на Кавказе, не правительственным кабинетом, а че­ловеком, ротовым претворить ее в жизнь. Поэтому Александр I принялся искать нового главнокоман­дующего. Принципиально отвергая «либерализм» Н. Ф. Ртищева, российское правительство думало на­править на Кавказ инициативного политика, опытно­го военачальника, способного не только сформулиро­вать конкретную программу действий, но и реализо­вать ее в недалеком будущем: Для Петербурга особое значение приобретали сроки. Здесь еще не отдавали себе отчета в том, с каким феноменом придется иметь дело при покорении «вольных» обществ Кав­каза. Понимая, однако, трудность задач нового глав­нокомандующего, правительство остановило свой вы­бор на кандидатуре А. П. Ермолова. Мысль о нем подал императору граф А. А. Аракчеев. Герой Отечественной войны 1812 г., честолюбивый, популярный в русской армии генерал А. П. Ермолов вполне отвечал видам правительства Александра I.

В мае 1816 г. А. П. Ермолов получил должность Главного начальника Кавказским краем и одновре­менно — Чрезвычайного посла в Иран6. Его деятель­ность составила целую эпоху в истории народов Кав­каза. Энергично принявшись за дела, незаурядный генерал обратил на себя внимание не только народов Кавказа, но и сопредельных государств. С тех пор до сегодняшнего дня не утихают споры вокруг чело­века, взявшего на себя дело «усмирения Кавказа». Нарушая традиционную оценку А. П. Ермолова, при создании политического портрета которого, как правило, используются всего две краски — черная и бе­лая, — отметим, что на Кавказ прибыл европейски образованный генерал, увлекавшийся просветитель­ской философией XVIII в., сочувствовавший движе­нию декабристов7. Либеральствовавший под впечат­лением от западного общественно-политического дви­жения конца XVIII — нач. XIX в., А. П. Ермолов в кавказский период предстает перед нами сложной личностью. И дело не только в его бесспорной незаурядности8. «Усмиритель» и «устроитель» Кавказа за время службы в Тифлисе приобрел немало новых профессиональных и личностных качеств. Пытаясь создать «новый Кавказ», А. П. Ермолов не заметил, как Кавказ создал «нового А. П. Ермолова». Нет, «Ермулай», — так называли его горцы, — вовсе не являл собой некий образ российского героя — гене­рала в кавказской бурке с сурово сдвинутыми бровя­ми на фоне экзотического пейзажа, вступившего на Кавказе в необычные для европейца кебинные бра­ки — признаки слишком внешние, чтобы понять ха­рактер этой личности. А. П. Ермолов на Кавказе — неординарный военачальник, полный великодержав­ных амбиций, взявший на себя смелость остановить наступательное развитие «вольных» обществ Кавказа в пору их героической истории. Вместе с тем это — личность, не заметившая, как благодаря неразгадан­ной и столь неудержимой исторической стихии гор­цев Большого Кавказа на родине, в России, приоб­ретает славу кавказского героя, а здесь, среди горцев, имя русского Чингис-хана. При этом никто не заме­тил глубокой драмы этой личности, не пытался объ­яснить, почему А. П. Ермолов, волей судьбы попав­ший в водоворот агрессивной внешней политики Рос­сии первой четверти XIX в., обусловленной ее пере­ходной экономикой, и столкнувшись с великой рево­люцией горцев, вызванной их общественной жизнью, то с восточной жестокостью предпринимал каратель­ные экспедиции против горцев, то на уровне европей­ской дипломатии предлагал переговоры о дружбе. Похоже, А. П. Ермолову, глубоко познавшему Кавказ, осознавшему себя его героем, ясно было все — от общих перспектив края до нужд огулов, одного из самых малых этнических образований Дагестана.
Лишь один вопрос остался выше интеллектуальных сил этой личности - что побуждает горцев к набегам, неудержимой и «разбойно» стихии. В поисках ответа на него А. П. Ермолов подавлял в себе европейца, становясь в ряд с завоевателями Востока. Поставив перед собой главную (и на первый взгляд прогрессивную) задачу - принудить «вольные» общества к прекращению набегов, — А. П. Ермолов не смог подняться до понимания того, насколько он от­даляется не только от внутренних общественных за­бот горцев, но и от успеха в «усмирении» и «преоб­разовании» Кавказа. Бессильный перед стихией набе­гов А. П. Ермолов постепенно превращался в «гро­зу горцев», кавказского Чингис-хана. Он не гнушал­ся этой роли. Напротив, чем больше загадок ставили перед ним «вольные» общества, тем азартнее велась игра. Один из дореволюционных биографов А. П. Ер­молова писал: с приездом нового командующего на Кавказ «изменился язык, на котором мы разговари­вали с непокорными горцами». «Мошенник» — был «официальным титулом», которым генерал и его во­енно-гражданский аппарат называли горцев9. Ставя крупные для судеб народов Кавказа проблемы, А. П. Ермолов видел универсальное средство их ре­шения в насилии. «Бунтующие селения были разоре­ны и сожжены, сады и виноградники вырублены до корня... нищета крайняя будет их казнью»; «итак, по открытии, где прошла партия, исследуется, точно ли защищались жители и были со стороны их убитые в сражении или они пропустили мошенников, не за­щищаясь; в сем последнем случае деревня истребля­ется, жен и детей вырезывают»10 — таковы первые записи, сделанные главнокомандующим на Кавказе. Нельзя, однако, думать, будто А. П. Ермолов вына­шивал идеи геноцида. Для этого, разумеется, ни у главнокомандующего, ни у его правительства не было ни практических, ни идеологических резонов. Речь здесь должна идти о жестоки «правилах» ведения войны, с помощью которых А. П. Ермолов думал не только достигнуть своих целей, но и принести мир народам, раздираемым междоусобицей. Более полу­тора лет главнокомандующий потратил на диплома­тическую работу в Иране, на изучение кавказских дел и разработку программы своей военно-политиче­ской деятельности. Успев за это время предпринять ряд военных акций на Центральном Кавказе, он заодно сумел зарекомендовать себя у горцев человеком, вполне импонирующим их суровому нраву". Весной 1818 г. в рапорте Александру I были сформулирова­ны основные положения программы военно-экономической блокады Северо-Восточного Кавказа, предусматривавшие: перенесение Кавказской военной линии значительно южнее, к границам Дагестана и Центрального Кавказа, «занятие земли, лежащией по правому берегу Терека12». А.П. Ермолов имел в виду «не одну необходимость оградить себя от нападений и хищнечеств», но и захват выгодных в военно-стратегическом отношении пунктов для будущих наступательных действий. Подразумевалось и другое. Полагая, что в свое время российская администрация, разрешив горцам, в первую очередь чеченцам, выселяться с гор на равнину, допустила серьезный военно-политический просчет, А.П. Ермолов решил поправить эту «ошибку». Он планировал овладеть всем правым берегом Терека, расположив здесь казачьи полки и кочующих караногайцев, «богатых скотовод­ством и полезных государству»13. По мысли А. П. Ер­молова, российскому правительству следовало занять равнинные районы Центрального Кавказа значитель­но раньше, еще накануне присоединения Грузии к России, поскольку лишь военный контроль над эти­ми территориями мог принести относительную безо­пасность русским интересам в Закавказье. При этом А. П. Ермолов, как профессиональный военный, больше учитывал военно-стратегические аспекты. В тени оставалась проблема выбора верной политики в отношении не только народов, присоединенных к России, но и горцев Большого Кавказа, все еще не расставшихся с мыслью о своей автономности. В на­пряженной обстановке, какую застал на Кавказе А. П. Ермолов, он, как будто действовал логично. Од­нако, исправляя «ошибки» предшественников, глав­нокомандующий с каждым новым шагом все более отдалялся от коренных социальных интересов горцев, ставя их в оппозицию и к себе лично, и к Рос­сии. В программе А. П. Ермолова непродуманной являлась особенно та ее часть, где он рассматривал будущее устройство Чечни. Назвав своих предшест­венников по управлению чеченцами «равнодушными начальниками» и отвергая их опыт, главнокомандую­щий выдвигал идею переселения чеченцев из равнин­ных районов в горы и создания вдоль всей предгорной полосы укрепленной линии для постоянного контроля над Чечней. А. П. Ермолов сообщал Александру I, что чеченцы «сильнейший» и «опаснейший» напоя «они посмеиваются легковерию нашему к ручательствам их и к клятвам и мы не перестаем» верить тем, у кого нет ничего священного в мире»14. Реше­ние депортировать чеченцев - одна из самых крупных ошибок, совершенных главнокомандующим на Кавказе. Дело только в том, что насильственное переселение сводило на нет перспективу мирного решения вопросов, касающихся этого крупного этнического массива. Положение осложнялось и другим. Став на путь развития новой для себя отрасли хозяйства - земледелия, интенсивно практикуя набеги, равнинные чеченцы обнаружили высокую, обусловленную ускорившимися темпами классообраэовательиых процессов социальную потенцию, «агрессив­ность» которой объяснялась далеко не «характером» этноса а являлась стадиальной закономерностью. Переселением чеченцев А. П. Ермолов подрывал две четко обозначившиеся у них тенденции — переход от скотоводческой экономики к земледельческой, разло­жение родовых отношений и складывание феодаль­ных. Именно деформация внутренней общественно-экономической структуры, к которой вели планы глав­нокомандующего, должна была придать особый накал политической ситуации на Центральном и Восточном Кавказе. Не учитывая это, А. П. Ермолов форсиро­вал события. В своем программном рапорте он сооб­щал императору: «В нынешнем 1818 г., если чеченцы, час от часу наглеющие, не воспрепятствуют устроить одно укрепление на Сунже — в месте самом для нас опаснейшем.., то в будущем 1819 году.., предложу ее правила для жизни "и некоторыя повинности, кои истолкуют им, что они подданные в.и.в., а не союз­ники, как они до сего времени о том мечтают»15. Ре­шив расположить по Тереку, от устья Сунжи и до Кизляра, казачьи поселения к русскую крепость, А. П. Ермолов думал не только о своей основной задаче — создании кордона между Чечней и сопре­дельными ей районами, во и надеялся на экономи­ческий подъем края16. Такова была самая общая установка, которой придерживался главнокомандую­щий в отношении Чечни, начиная с первых военно-административных шагов и до окончания военной .службы на Кавказе. А. П. Ермолов верил, что, «ли­шаясь земли, удобной для возделывания, и пастбищ­ных мест..., чеченцы будут стеснены в ущелиях Засунженских гор, а русские селения, расположенных по граничной черте, будут уже за цепью крепостей в безопасности и чеченцы не осмелятся делать набеги в местах открытых, на большом расстоянии поза­ди крепостей».

В программе А. П. Ермолова значительное место отводилось Дагестану. Как и в Чечне, там также предстояло учреждение кордона путем переноса Кав­казской линии в равнинные и прибрежные районы Дагестана. Наряду с этим главнокомандующий хо­тел овладеть «богатейшей Кубинской провинциею», через горный Дагестан проложить путь в Грузию18. Вопреки воле шамхала Тарковского, А. П. Ермолов намеревался расположить в его владениях войска, создать там укрепленные позиции и приступить как к решению военно-политических задач в Дагестане, так и к эксплуатации богатых соляных озер.

Особо А. П. Ермолов обратил внимание на Северо-Западный Кавказ — один из самых «неуправляемых» и опасных в военном отношении районов Кавказа.

Командующий сообщал Александру I, что адыгское население «многочисленно», настроено «воинственно» и доступно влиянию Турции19. Предстоявшее политико-административное устройство этого края, считавшегося присоединенным к России, А.П. Ермолову мыслилось довольно трудным. По его мнению, сложность состояла в двух основных моментах - воинственности адыгов и постоянной готовности Турции прийти на помощь горцам, совершавшим на­беги на российскую пограничную линию. Главноко­мандующий хотя и понимал, сколь непросто действовать в горных районах Северо-Западного Кавказа, был полон оптимизма. Выдвинутая им программа покорения Большого Кавказа, в частности его «вольных» обществ, была рассчитана на два года — с 1818 по 1820 гг. А. П. Ермолова не покидала уверенность, что он уложится в эти сроки. Только «чрезвычайный случай» — война с Ираном или Турцией может помешать реализации программы, — заверяя А. П. Ер­молов императора20.

Летом 1818 г. военное командование на Кавказе приступило к установлению военно-экономической блокады. Свои действия оно сосредоточило главным образом на Северо-Восточном Кавказе — наиболее обширном по своей «ненадежности» районе. Вскоре, однако, обнаружились первые сбои в работе машины, которую пытался наладить главнокомандующий. Де­ло в том, что А. П. Ермолов рассчитывал в основном на «мирные» методы блокады. Для этого он вступил в тесные контакты с феодальной и старшинской знатью и, подкупая воинскими званиями и другими привилегиями, пытался расположить ее к себе. Зада­ча оказалась непростой. Ханско-бекская верхушка Дагестана, охваченная межфеодальными распрями и неустойчивая в политических ориентациях, неохотно шла на объединение усилий во имя целей А. П. Ер­молова. Более того, почувствовав новые политические установки, она обнаружила тягу к более глубокому расколу в межфеодальной борьбе. Сказывалось раз­личное отношение к ограничениям, прежде всего, к запрету набегов, которые вводились в Дагестане. Если шамхал Тарковский и уцмий Каракайтагский становились опорой А. П. Ермолова, то ханы и беки горной полосы часто оказывались в оппозиции и ис­кали союза с «вольными» обществами. По сообще­нию генерала Пестеля, резко отрицательно отнеслись к новому политическому курсу главнокомандующего аварские владельцы, делавшие запасы провианта и готовившиеся к длительной борьбе против установ­ления политического господства администрации А. П. Ермолова. Их поддерживали «вольные» обще­ства, входившие в Аварское ханство. Вскоре, после введения запретов на набеги, стало очевидным однозначное отношение «вольной» части Дагестана к планам российского правительства. 11 июля 1818 г. шамхал Тарковский уверял генерала Пестеля, а тот, в свою очередь, А. П. Ермолова, что «дагестанский на­род имеет в намерении действовать общими силами против России» 21.

Новый политический курс накалил обстановку Чечне. По сведениям генерала Пестеля, в июле 1818 г. чеченцы готовились к вооруженному сопротивлению. Представители Чечни выехали в Дагестан для пере­говоров с аварским ханом о вооруженной поддержке. Последний со своей стороны призвал чеченских де­легатов к совместному выступлению против России и направил в Чечню «партию лезгин» 22. Тревожные сообщения генерала Пестеля о военных приготовлениях горцев подтвердились донесениями генерала Вельяминова23. Сообщая о намерениях горцев выступить против российских войск, русские генералы по-разному видели способы предотвращения «всеобщего мятежа». Генерал Пестель, например, зная общие установки главнокомандующего, признавал «необхо­димым наказать их (горцев — ред.) примерно для будущего спокойствия»24. Более сведущий в кавказ­ских делах генерал Вельяминов, всегда осторожный при решении острых проблем политического быта кавказского края, подвергал сомнению сообщение о неблагонадежности аварского хана Султан-Ахмед-хана и считал, что лучше, если «употребить особен­ную деятельность, дабы посредством благоразумных внушений и других возможных средств поселить не­согласие между дагестанскими владельцами и други­ми вольными обществами, стараясь не допустить их до единомыслия»25. Иначе говоря, генералу Вельями­нову было ясно, что идея «сплочения» горской знати и превращения ее в опору для борьбы с общинниками, предпринимавшими набеги, нереальна, и предла­гал усугубить раскол среди знати, вызванный учреж­дением военно-экономической блокады.

В середине июля 1818 г. главнокомандующий рас­полагал уже достаточной информацией о происшед­ших в политической обстановке Северного Кавказа изменениях и был занят оперативной перегруппиров­кой сил и корректировкой действий в отношении горцев Дагестана и Чечни. Расположившись лагерем на р. Сунжа, он направил два предписания — одно генералу Пестелю, другое полковнику Алибеку Садыкову, указав, в частности, на мотивы, по которым гор­ские народы выражают недовольство по поводу поли­тической поддержки российской администрацией шамхала Тарковского и уцмия Каракайтагского: главнокомандующий поручал своим офицерам обес­печить безопасность шамхала и уцмия. Вдохновите­лями подготовки мятежа горцев против российских властей А. П. Ермолов считал Хасан-хана Дженгутайского (брата аварского хана) и «неблагонамеренного» Сурхай-хана Казикумухского, главным центром мятежа называл союз «вольных» обществ Акуша-Дарго, «сильный, склонный к мятежам и гордя­щийся прежнею воинскою славою»26. Распоряжения А.П. Ермолова по предотвращению мятежа горцев соответствовали той стратегии, о которой он писал царю, излагая свою программу действий на Северном Кавказе: главнокомандующий намеревался подтянуть к Дагестану войска и всячески укрепить там русские силы. Одновременно он не расставался с мыслью о привлечении феодально-родовой знати, чтобы с ее помощью достичь своих планов мирными средствами. Ермолов поручил Пестелю вызвать в Дербент беков, до этого посетивших аварского хана и договоривших­ся о совместном выступлении, и «удержать» их в Дербенте под «присмотром»27. Чтобы подобной мерой не вызвать недовольство беков, А. П. Ермолов реко­мендовал пригласить их в Дербент под предлогом защиты от каракайтагского уцмия28. Одновременно он поручил взять под особое покровительство Сул­тан-Ахмед-хана Аварского и тайно сообщить о назна­чении ему пенсии от главнокомандующего. Поступая так в отношении хана, чья неблагонадежность вы­зывала опасения, А. П. Ермолов стремился располо­жить к себе влиятельного человека, приходившегося племянником уцмия Каракайтагского, и заодно уси­лить власть уцмия, поддерживавшего Россию. А. П. Ермолов также надеялся, что возвышение им уцмия и аварского хана предоставит ему возмож­ность больше влиять через них на «вольные» обще­ства, не дать последним объединиться с Акуша-Дарго, открыто ставшим на путь срыва планов российского правительства в Дагестане29. Учет этого об­стоятельства вменялся в обязанность генерала Пес­теля, которому было предписано взять аманатов с политически наиболее ненадежных «вольных» об­ществ — Акушинского, Цудахаринского и Даргалинского30. Полковнику Ага-беку Садыкову, имевшему в Дагестане «родство и обширное... знакомство», А. П. Ермолов велел доставить «вернейшие сведения» о подготовке антироссийского мятежа31. При этом рекомендовалось принять во внимание наиболее важ­ные военно-политические аспекты возможного столк­новения с горцами, которые на подготовительном этапе могли бы быть учтены командованием. Для предотвращения вооруженных стычек с горцами А. П. Ермолов форсировал принятие от ряда «воль­ных» обществ присяг: при этом одних он присоеди­нил к преданному ему шамхалу Тарковскому, запре­тив им принимать у себя «изменников» - аварского хана и его брата Хасан-хана32, другим - объявил, что они попадают в полное подчинение к российскому командованию33, наконец, третьим — сохранял «вольность» ,но вводил у них российское управление.

Эти меры касались обществ, расположенных главным образом в предгорной полосе Дагестана, и преследо­вали задачу создания надежного заслона против набегов горцев в равнинные районы Дагестана. А. П. Ер­молов вел постоянную переписку с представителями дагестанской знати: отличаясь покровительственным тоном, послания А. П. Ермолова содержали призывы к миру и сотрудничеству. Однако по мере того, как стороны узнавали друг друга (ханско-бекская знать постигала планы главнокомандующего, а последний видел «ропот» знати), язык общения А., П. Ермолова с «вольными» обществами резко менялся. Так, если поначалу главнокомандующий в своих письмах назы­вал аварского хана Султан-Ахмед-хана «образцовым российским чиновником»34, то затем, узнав о приго­товлениях хана вместе с уцмием к сопротивлению, высказал ему угрозы. Известие о встрече Султана-Ахмед-хана с чеченцами и отправке им на помощь отряда лезгин привело А. П. Ермолова в ярость. «Подлее трусов нет на свете», «большего вреда мож­но опасаться от блядей», — заявил главнокомандую­щий хану35. А. П. Ермолов предупреждал аварского хана: «...последуйте, любезный приятель, моему сове­ту; вы меня не знаете; я умею не изменять моему слову»36. Стало также ясно, каких принципов будет придерживаться А. П. Ермолов в отношении социаль­ных «верхов» Дагестана: «Беков не разумею иначе, как подданных моего великого государя или как не­приятелей русским. Я и в том и другом случае знаю, как мне поступать надлежит»37. Вместе с тем жест­кий тон главнокомандующего не означал стремления к вооруженному конфликту. А. П. Ермолов был впол­не искренен, когда подчеркивал свое намерение воз­держиваться от военных действий. Дело заключалось в том, что, приступив к плану покорения горцев, глав­нокомандующий заранее не обеспечил себя достаточными силами, которые гарантировали бы военный успех: летом 1818 г. А. П. Ермолов располагал всего двумя пехотными дивизиями. При отсутствии надеж­ных передовых и оборонительных пунктов «этими войсками приходилось охранять край, строить укреп­ления и предусмотреть возможные вооруженные столкновения с горцами»38.

Тем временем конфликт между ханско-старшинской верхушкой и российским командованием раз­растался. В центре его оказался Султан-Ахмед-хан, взявший на себя организацию вооруженного мятежа. Аварский хан со своим братом «возмутил» «народ дагестанский»39 и выступил против регулярных сил А. П. Ермолова. В ответ была направлена каратель­ная экспедиция в Дженгутай, «в самую родину» Сул­тан-Ахмед-хана. Прогнав хана, главнокомандующий передал его имение в собственность шамхала Тарков­ского. Одновременно А. П. Ермолов послал воинский отряд во главе с генералом Пестелем в крупное поселение Башлы. О результате главнокомандующий
сообщал, что Пестель «прогнал всех изменников и совершенно истребил гнездо разбоничье» и что «в Башлах не осталось камня на камне и следы основания его совершенно изглажены»40.

В конфликте с Султан-Ахмед-ханом А.П. Ермолов никак не мог понять, почему Султан-Ахмед-хан, «простой дженгутайский бек», получивший от российского правительства звание генерал-майора и возведенный на аварский «престол», «вовсе его фа­милии не принадлежащий»41, «изменил» России. С подобным поведением отдельных представителей горской знати А. П. Ермолов за время кавказской службы столкнется не раз, и, оставаясь в недоуме­нии, не будет скупиться на оскорбительные слова в их адрес. Между тем неустойчивость в политиче­ской позиции ханско-бекских «верхов» объяснялась не «ослиным их умом», как нередко выражался главнокомандующий, а тем, что они, находясь под определенным влиянием Ирана, Турции, сепаратист­ских сил Грузии и Азербайджана, связаны с «воль­ными» обществами, недовольными действиями рос­сийского командования по пресечению набегов. Тот же Султан-Ахмед-хан, на подвластных владениях которого располагалось абсолютное большинство этих обществ, не мог не считаться с их интересами; противопоставление себя им, а тем более враждеб­ные шаги неминуемо привели бы к потере незаконно приобретенного ханского «престола». Поэтому Сул­тан-Ахмед-хан, впрочем, как и последующие авар­ские ханы, политический вес которых обусловливал­ся поддержкой «вольных» обществ, оказался между двумя противоборствующими сторонами — Россией, стремившейся к прекращению набегов и установле­нию своей администрации, и «вольными» обществами, отстаивавшими свое право на одно из важных «ком­мерческих» занятий — набеги. Устанавливая военно-экономическую блокаду, А. П. Ермолов не учел эту внутреннюю обстановку. Но не только это осталось за пределами политического анализа главнокоманду­ющего. Вступая в контакты с «вольными» общества­ми он, например, не был в состоянии объяснить различное восприятие «вольными» обществами его поли­тического курса: одни из них заняли выжидательную позицию, другие — откровенно враждебную. В марте 1819 г А. П Ермолов в предписании барону Верде, поясняя обстановку в Дагестане В указывая на не­благонадежность подавляющей части Дагестанской знати, отметил, что «все в Дагестане беспокойства происходят от Акушинского народа -сильного и довольно воинственного»42. Однако неясным для него оставался вопрос - почему Акуша-Дарго проявляло особую воинственность в отношении российского внешнеполитического курса. Между тем этот крупный союз «вольных» обществ, находившийся на ста­дии создания раннефеодальной: государственности, нес потери от того, что ему, как и другим союзам обществ, запрещалась набеговая практика, благодаря которой он, кроме прочего, достиг политического влияния в «вольных» обществах и даже в сопредель­ных ханствах43.

Тем временем движение в Дагестане против поли­тического курса А. П. Ермолова ширилось. В 1819 г. волнение охватило Табасарань. Для подавления его был направлен отряд генерала Мадатова, разбившего силы «главного бунтовщика, влиявшего на всю Тбасарань, изменника Абдул-бека Эрсойского»44. Боль­шая часть Табасарани вынуждена была принести присягу Мадатову. Старшинская и духовная знать подписала тяжелые для себя условия: «Ныне, — отмечалось в присяге, — ...ген.-м. князь Мадатов, при­быв сюда с русским отрядом, силою оружия изгнал изменника Абдула-бека, покорил нас своей власти, предал огню наши деревни и привел нас в покорность. Мы приняли подданство..., Мадатов назначил между нами кадием Абдур-Реззак-бека и приказал нам повиноваться его власти и признать его своим кадием. Мы признаем его своим кадием и клянемся в подданстве»45 российскому императору. Но более тяжелым для «вольных» обществ Табасарани условием являлось прекращение набегов. По словам Н. А. Волконского, после похода Мадатова окончи­лось политическое существование Табасарани и от нее «остался лишь на прежних началах небольшой угол, известный под названием вольной или незави­симой Табасарани»46. В военных действиях по усми­рению Табасарани участвовали в составе отряда Ма­датова «местные» силы — конница Аслан-хана Кю­ринского и отряд самих табасаранцев. За содействие в походе им в качестве вознаграждения было отдано имущество Абдула-бека47. Что касается самого Абду­ла-бека, «главного мятежника», то он был изгнан из Табасарани и укрылся в Акуша-Дарго. Вскоре, одна­ко, когда Абдула-бек обратился к А. П. Ермолову с просьбой о разрешении поселиться в «вольной» Табасарани, он получил такое разрешение, но с усло­вием: отказ от притязаний на власть и имение; выда­ча в качестве заложника «любимого сына»; обяза­тельство соблюдать «безмолвную покорность» России. В случае несоблюдения хотя бы одного из этих условий, Абдула-бек терял право появляться на «зем­лях, покорствующих скипетру»48. В таком же поли­тическом контексте решался и вопрос о «покоренной» Табасарани. Управление ею возлагалось на дербент­ского коменданта, позже — на полковника Верхов ского. Права и функции Абдур-Реззак-бека, назна­ченного кадием Табасарани, свелись к решению духовных и гражданских дел местного населения: ему запрещалось заниматься среди табасаранцев какой-либо военной или политической деятельностью, кроме наблюдения за исполнением присяг.

Применение подобных санкций к ханско-бекской верхушке было типичным для главнокомандующего. Однако даже при «лояльном» поведении этой верхушки действия А.П. Ермолова по отношению к ней были однозначны. Взяв курс на подрыв социальной роли «старой» знати и формирование «новых кадров», главнокомандующий надеялся найти в Дагестане политическую опору. Памятуя об этом, А. П. Ермолов не всегда принимал «услуги» представителей «старой» знати. Сурхай-хан Казикумухский, например, одним из первых высказал свою преданность России и го­товность служить ей. Он, конечно, рассчитывал, что сотрудничество с российской администрацией подни­мет его собственный социальный вес в ханстве, при­несет ему новые привилегии: в обращении к А. П. Ер­молову хан подчеркивал, что он «выше дагестанских эмиров по положению и знатности» и надеется по­лучать «почести и награды», «дабы тем опечалить моих врагов»49. Надежды «первостепенного владель­ца» Сурхай-хана, однако, не оправдались. А. П. Ер­молов равнодушно отнесся к его услужливости. Спус­тя некоторое время Сурхай-хан писал о своем край­нем неудовольствии по поводу фактического отказа ему в принятии на русскую службу: «До настоящего времени я ничего не видел от вас и разочаровался в своих ожиданиях»50, — жаловался он главнокоман­дующему. Были еще два обстоятельства, вызвавшие у Сурхай-хана особое негодование: это «отнятие» у него подвластной деревни Чираг с запрещением «про­дажи земель и гор, лежащих в окружности этой де­ревни» и, второе, распоряжение о запрете ему выезда в Кюри и тем разлучение его с «многими» «из дагес­танских предводителей (набегов — ред.)»51 . Послед­нее условие для А. П. Ермолова имело принципиаль­ное значение: «старая» знать была тесно связана с организаторами набегов, часто сама выступала в та­кой роли. Поэтому главнокомандующий видел одну из своих задач в подрыве социального влияния «старой» знати и формировании новой прослойки, кото­рая отказавшись от практики набегов, действительно становилась бы политической опорой Российской ад­министрации. Несколько иной позиции А. П. Ермолов придерживался в отношении рядовых общинни­ков (узденства). В самом начале своей деятельности он чуждался мысли о некоторых послаблениях узденству. Об этом свидетельствует его предписание графу Гурьеву, в котором был поставлен вопрос о значительном снижении размеров податей, введенных значительном снижении размеров генерала Паулуччи) в Кюринском ханстве52. Свою директиву А. П. Ермолов направил графу Гурьеву в марте 1818 г., a в июле, не получив еще ответа на нее. он узнает, что населе­ние Кюринского ханства продолжает участвовать в набегах, принимает у себя «множество беглецов из разных владений»53. Обычно в таких случаях А. П. Ер-молов не только не шел на какие-либо уступки, а, напротив, либо направлял карательную экспедицию, либо ужесточал свой административный режим, не забывая при этом и о повинностях. Но к кюринцам А. П. Ермолов не применил жестких мер и даже не отменил своего решения о сокращении размеров по­датей. Более того, в набегах он обвинил хана, заявив ему, что если он не имеет влияния на своих поддан­ных и не в силах удержать их от разбоев, то это за него сделает он, главнокомандующий, но тогда «под­властные ваши, — писал А. П. Ермолов хану, — уви­дя, что вы защитить их не в силах, потеряют к вам уважение»54. Получив от правительства разрешение уменьшить кюринцам размер податей с 6 тыс. чер­вонцев и 6 тыс. хлеба до 1 тыс. червонцев и 2 тыс. четвертей хлеба, А. П. Ермолов объяснял хану, что он добился этого из снисхождения к тяжелому эко­номическому положению населения, вызванному сви­репствовавшими эпидемиями и частыми набегами на территории этого ханства55. Но из своего «благотво­рительного» шага главнокомандующий, естественно, хотел извлечь политические выгоды: он требовал от хана,.«дабы о том сообщено было народу и чтобы знал он попечение е.и.в. о благе его»56.

Прибыв в Дагестан, А. П. Ермолов столкнулся с довольно сложными отношениями между отдельными владениями и между «вольными» обществами. Мало того что их раздирали обычные родоплеменные кон­фликты и феодальные усобицы, они истощали друг друга еще и набегами. Вовремя и верно оценив ситу­ацию, А. П. Ермолов энергично вмешался в нее в ро­ли третейского судьи. Так, в письме Сурхай-хану А. П. Ермолов сообщал, что готов уладить его отно­шения с Аслан-ханом Кюринским (между этими ханами происходили постоянные конфликты на почве того, что подданные Сурхай-хана совершали набеги во владения Аслан-хана). А. П. Ермолову нередко удавалось снять напряженность в межфеодальных отношениях и в конфликтах между «вольными» об­ществами. Это значительно повышало влияние рос­сийских властей и лично главнокомандующего на по­литическую обстановку Дагестана. Имело значение и другое. Склоняясь к карательным средствам поко­рения горцев, А. П. Ермолов, вместе с тем, не раз проявлял сдержанность и, реально оценивая ту или иную обстановку, регулировал свои отношения и с феодальной прослойкой и со старшинской знатью «вольных» обществ мирным путем. На этот метод воздействия на местные социальные силы, приносивший А.П. Ермолову немалый политический капитал, обратили внимание еще дореволюционные авторы. Так, по Н.А. Волконскому, А. П. Ермолов, «не будучи политиком, возмещал это качество благоразумием и опытностью»57. Примером могли бы служить его отношения с Сурхай-ханом: вступая в политические контакты с ним, А.П. Ермолов не раз шел на уступ­ки, хотя никогда не заблуждался по поводу политической неблагонадежности этого хана. Принцип не­применения военно-политических санкций А. П. Ер­молов соблюдал и в отношении ряда других предста­вителей ханско-бекской знати, не отличавшейся ло­яльностью к политическому курсу главнокомандую­щего. Особый «либерализм» он проявлял к новым «русским» кадрам, за короткое время выдвинутым на важные должности по управлению Дагестаном. Замечая, что его «собственные» кадры также не всег­да преданы России, главнокомандующий, по-видимо­му, продолжал рассчитывать на их поддержку. Пони­мая, например, сколь неустойчивы «политические идеалы» Аслан-хана Кюринского (позже при его молчаливом согласии будет развивать мюридизм Ма­гомет Ярагский), зная о лживости заявлении Ахмед-бека Елисуйского, лавировавшего между «вольными» обществами Южного Дагестана и Россией, А. П. Ер­молов не предпринимал мер, аналогично тем, к каким он прибег в отношении Султана-Ахмед-хана Аварско­го и Абдул-бека Эрсойского. По Н. А. Волконскому, «так было долгое время с уцмием, с ханами: авар­ским, мехтулинским, шекинским и другими, которых он не переставал ласкать или по меньшей мере смот­реть сквозь пальцы на многие их поступки до тех пор, пока они не выражались в явной измене»58. Н. А. Волконский склонен был объяснить подобную политику главнокомандующего тем, что, длительное время находясь в опале (до приезда на Кавказ), он был в состоянии «размягченности» и к тому же имел «не злое сердце». Но такое понимание действий А. П. Ермолова слишком отдалило бы нас от суще­ства его политики в горном Дагестане. Дело заключалось в другом. Первые конфликты главнокоман­дующего с местной знатью высветили перед ним од­ну важную истину — тесную связь ханско-бекской знати с родоплеменной и их общую заинтересован­ность в набеговой системе. Нетрудно было заметить, что, держа ханско-бекскую прослойку в политиче­ской опале, можно лишиться поддержки и родовой знати, а вслед за ней — рядовых общинников. Реаль­ная расстановка общественных сил в горном Дагес­тане заставила главнокомандующего использовать не только политику репрессий, но и методы гибкой дипломатии. Заслуживают внимания попытки А. П. Ермолова мирными средствами уладить отношения с одним из самых крупных и неспокойных союзов «вольных» обществ - Акуша-Дарго. А. П. Ер молов хорошо знал, сколь интенсивно совершались набеги из Акуша-Дарго. Если бы он продолжал при держиваться той главной меры - карательной системы, с помощью которой он думал покорить Большой Кавказ Акуша-Дарго должно было стать одним из первостепенных объектов репрессии. В целом не отказываясь от жестких мер, А. П. Ермолов, однако, не прочь был достичь своих программных целей мир­но. В обращении к обществу Акуша-Дарго он под­черкивал, что российское правительство «уважает веру вашу, не нарушает ваши обычаи, не касается вашей собственности и ничего от вас не требует»». Единственное, о чем просил А. П. Ермолов акушинцев — прекратить набеги. По этому же сценарию развивались отношения главнокомандующего с союзом анцухских обществ, находившихся под политическим влиянием антироссийски настроенного грузинского царевича Александра. Анцухское общество было из­вестно своими беспощадными набегами на Кахетаю. В свое время российское командование подвергло его за это карательным экспедициям, после чего анцухцам была объявлена военно-экономическая блока­да. Не раз анцухские старшины обращались с просьбой снять блокаду, разрешить вести торговлю, пасти стада на равнине, однако в течение четырех лет рос­сийская администрация не только не откликалась на эти прошения, но и, обвиняя их за связь с царевичем Александром, угрожала «истреблением жен, детей и жилищ»61. Осенью 1818 г. анцухское общество вновь просило освободить его, как находившегося в под­данстве России, от блокады. Однако генерал Вельяминов, к которому была адресована просьба, факти­чески уклонился от решения вопроса. Отчаявшись, анцухские старшины обратились к А. П. Ермолову. Отвечая, главнокомандующий напомнил о «преступлениях», совершавшихся ими ранее, и предупредил, что им не следует ждать от российского правительства «даров», наподобие тех, что получали они от Ираклия И: он требовал, чтобы анцухцы вели себя не иначе, как подданные России. Вместе с тем, А. П. Ермолов рассмотрел просьбы союза анцухских обществ и объявил о снятии блокады, разрешил им торговать с Кахетией, пасти стада на равнинных землях Грузии, подчеркнув при этом, что он, главно­командующий, принял старщин-анцухцев с «приличным уважением»62.

Источники:
1. Фадеев А. В. Очерки экономи­ческого развития Степного Предкавказья в дореформенный период. М„ 1957.
2.Фадеев А.В. Россия и Кавказ..., с 280; Киняпина Н. С, Блиев М.М., Дегоев В.В. Указ. соч., с. 123.
3.Ю. Клапрот отмечал, что глав­ная задача России, окружавшей Северо-Восточный Кавказ сетью укреплений и казачьих станиц, состояла в защите от набегов горцев (Klaproth J. Beschreibung der Russischen Provinzen zwischen dem kaspischen und schwarzen Meere. Berlin. 1814, S. 28—29: cp. Baumgarten G. Sechzig Jahre des kaukasischen Krieges mit besondere Beriicksichtigung des Feldzuges im nordlichen Daghestan in Jahre 1839. Leip­zig. 1861, S. 2).
4.Волконский Н.А. Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридиз­мом. — КС, т. 10, Тифлис, 1886, с. 17—18; Ср. Tschotschia S. Agrarverfassung und Landwirtschaft in Georgien. Leipzig. 1927, S. 27: Koch K. Seise in Grusien, am kaspischen Meere und im Kaukasus. Weimar. 1847, S. 391.
5.Блиев М. М. Русско-осетинские отношения (40 гг. XVIII — 30 гг. XIX в.). Орджоникидзе, 1970, с. 333.
6.Зубов П. Подвиги русских вои­нов в странах Кавказских с 1800 по 1834 год. Т. 2. ч. 3. СПб, 1836, с. 1.
7.Нечкина М.В. А.С.Грибоедов и декабристы. М., 1951, с. 200.
8.Западноевропейские современ­ники А.П.Ермолова, при всей неоднозначности отношения к его политике, лестно отзыва­лись об этой личности. В част­ности, отмечалось, что помимо храбрости, решительности, жестокости и благородства главно­командующий сочетал в себе «европейскую образованность и московитскую изворотливость, которые давали ему неоспоримое преимущество» (Bodenstedt F. Les Peuples du Caucase et leur guerre d'independance con tre ia Russie pour servir a I'histoire la plus recente de l'orient. Paris, 1859, p. 438— 439]. Незаурядность А.П.Ер­молова признают и современ­ные западные историки. (Blanch L. The Sabres of Para­dise. N. Y. 1960, p. 23—24).
9. Уманец Ф.М. Проконсул Кав­каза. СПб, 1912, с. 45—46.
10. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 250.
11. Американский автор XIX в. Д.Макки писал, что А.П.Ермо­лов был героем под стать гор­ским предводителям, «имевшим величественный вид, храброе сердце, стойким, упорным и благородным. Мягким обраще­нием он обеспечивал себе ува­жение тех племен, которые принимали его власть, и суро­вой жестокостью, ужасающими примерными наказаниями вра­зумлял тех, кто сопротивлялся» (Mackie J.M. Life of Senamyl and Narrative of the Circassian War of Independence against Russia. Boston. 1856, p. 144. Wagner Er. Schamyl and Cir-cassia. Ed. with notes, by K. Mackenzie. 2-d ed. Lnd, 1854. p. 59; Warner [major]. Schamyl le prophete du Caucase. Paris. 1854. p. 6—7; Taillandier M. Saint-Rene. Allemagne et Russie. Eludes Historiques et Litteraires. Paris. 1856, p. 236—237).
12. ДГСВК, с.23-24.
13. Там же, с.23.
14. Там же, с.24.
15. Там же, с.25.
16. Там же.
17. Зубов П. Указ. соч., с.3-4.
18. ДГСВК, с.25.
19. Там же.
20. Там же.
21. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 2.
22.Там же.
23.Там же, с. 5—6.
24.Там же, с. 3.
25.Там же, с. 6.
26. Там же, с. 4.
27. Там же.
28. Там же.
29. Там же.
30. Там же.
31. Там же, с. 5,
32. Там же. с. 6.
33. Там же.
34. Там же, с. 21—22.
35. Там же, с. 22.
36. Там же.
37. Там же, с. 23.
38. Волконский Н.А. Указ. соч., т. 10, с. 18.
39. ДГСВК, с. 27.
40. Там же.
41. Там же, с. 28.
42. АКАК. т. 6, ч. 2, с. 8.
43. Там же.
44. Волконский Н.А. Указ. соч., с. 12.
45. АКАК, т. б.ч. 2. с. 73.
46. Волконский Н.А. Указ. соч., с. 13.
47. АКАК, т. 6. Ч. 2. с. 72.
48. Там же, с. 74.
49. Там же, с. 34.
50. Там же, с. 35.
51. Там же.
52. Там же, с. 35-36.
53. Там же, с. 37.
54. Там же.
55. Там же.
56. Там же.
57. Волконский Н. А. Указ. соч.,
58. Там же.
59. Там же.
60. АКАК, т. 6, ч. 2, c.77.
61. Там же, с. 30—31.
62. Там же, с. 33.


ЧИТАТЬ ВТОРУЮ ЧАСТЬ


М.М. Блиев, В.В. Дегоев "КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА", Москва 1994 г.

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Вернуться назад