Реформационные усилия последних десятилетий, предпринимаемые властью и исходящие из необходимости обеспечения стабильного развития российской государственности, наталкиваются на ряд непреодолимых противоречий, разрешение которых перемещается в плоскость «диалога культур и межцивилизационного взаимодействия». Лишенные практической значимости, но активно разрабатываемые на страницах профессиональных изданий, отмеченные концепты уверенно обретают реальные очертания, становясь весомыми аргументами в определении перспектив развития страны. Подобная реификация. властно вторгаясь в пространство окружающей нас действительности, привносит в ее существование изначально несвойственные ей характеристики. Со временем они превращаются в значимые величины, посредством которых начинает переформировываться и сама действительность. Одним из влиятельных и вполне ощутимых последствий реификации категориального осмысления государственно-правого устройства Российской Федерации как раз и выступает национальная государственность.

Осмысление опыта советского строительства среди народов бывших национальных окраин началось уже в 1920-е гг. Именно в это время советские правоведы поставили и предложили объяснение целого ряда вопросов, позволивших затем историкам продолжить исследование государственно-правовой природы и происхождения советской национальной государственности. Среди его представителей находились и профессиональные государствоведы, прочно стоявшие на марксистских позициях, такие как Г. С. Гурвич, и ученые «старой школы», «которые нелегко воспринимали новое мировоззрение и переходили от объективного идеализма к диалектическому марксизму» — В. Н. Дурденевский, С. А. Котляревский, Д. А. Магеровский. Особую позицию среди них занимал К. А. Архипов, находившийся под сильным влиянием «буржуазной методологии».1 Различия во взглядах и методологических позициях правоведов обусловили собою и различия в понимании ими тех форм советской автономии, которые впоследствии получили название советской национальной государственности.

Несмотря на расхождения во взглядах, все они признавали, что юридический анализ федеративного устройства принадлежит не только к наиболее трудным, но и к наименее благодатным отделам государственного права. «Нигде, быть может, не сказывается до такой степени вся искусственность юридических определений, вся непреодолимая трудность дать юридически точное выражение тем оттенкам, уклонам и своеобразиям, которые отличают реальную жизнь политической организации», — отмечал К. А. Архипов.2 Помимо трудностей профессионального порядка исследование федеративного устройства осложнялось и законодательной не разработанностью положения автономий в общем государственном укладе страны.

Одним из основных и наиболее спорных вопросов стал вопрос о существе и природе автономных самоуправляющихся единиц. По заключению Е. А. Алферовой, «в специальной литературе 1920-х годов по вопросам автономии проявляются пестрота оттенков и пренебрежение к четким дефинициям в теории».3 Так, К. А. Архипов предложил рассматривать автономию В узком смысле этого слова, а ее положение выводить «из тех функций властвования, которые он осуществляет в той или иной степени самостоятельно».4 При этом он понимал ее как предоставление самоуправляющейся части политического организма права на самоопределение в области законодательства и установление высших органов власти. Ученый отметил и правовое своеобразие автономии. Амплитуда ее колебаний являлась настолько широкой, что в своем верхнем пределе она превращалась в независимое государство, а в нижнем — являла собою обыкновенную область.5

Однако более распространенным стало понимание автономии как подконтрольного законодательства или политической децентрализации. «Термин этот обозначает в политике и праве — писал Г. С. Гурвич, — ту степень централизации, которая принимает середину между одним лишь административным самоуправлением и федерализмом. Автономная единица (область, город, община) не довольствуется правом избирать людей и учреждения для управления собственным имуществом этой единицы, ее хозяйственными и иными местного значения делами. Она заинтересована более всего в сохранении и развитии своей самобытности, своей исторической, политической, национальной идентичности».6

С исследованиями Г. С. Гурвича связано и формирование научных представлений о советском федерализме и автономии как о практическом претворении в жизнь идеи советов. Ученый неоднократно отмечал, что «существо советского автономизма с начала и до конца определяется отношением пролетариата к национальному вопросу и характером советской системы». Более того, ему же принадлежит и определение советской национальной автономии, которую он понимал как «местную советскую власть в руках национальных низов».8 В отличие от К. А. Архипова, Г. С. Гурвич полагал, что советская автономия носит сугубо политический характер и представляет собою «средство для изживания» национального вопроса.

Не менее сложным и запутанным оказался вопрос о государственно-правовой природе автономных образований. В 1920-е годы сложились такие их разновидности, как автономные республики и области, трудовые коммуны, национальные районы и округа. Трудовые коммуны и национальные районы в то время не представляли собою особого исследовательского интереса, так как оценивались правоведами «весьма номинально, в смысле их административно-территориальных возможностей». Значительные трудности выявились и при изучении правового положения автономной области. Сразу же определились два подхода к его характеристике. Первый подход представляли К. А. Архипов, В. Н. Дурденевский и М. А. Рейснер. Его основная идея заключалась в том, что автономные области по предоставленным им правам ничем не отличались от любой губернии советской России. Юридическое равенство, по мнению его сторонников, автономного статуса губернии и автономной области не исключало их политически различного смысла. В данной связи, благодаря К. А. Архипову, широкое распространение получил термин «национальная губерния». Современные исследователи заметили, что правоведы не обращали достаточного внимания на правовой статус автономных областей и полагали их лишь «метким эпитетом».9 Однако едва ли с их заключением можно согласиться полностью.

Во-первых, все изменения в автономно-федеративном статусе области находили своевременное отражение в исследованиях ученых. Во-вторых, развитие самого законодательства в этой области отличалось весьма противоречивым и неровным характером. Так, анализируя эволюцию «законодательства об автономно-федеративном статусе этих областей», К. А. Архипов отмечал его двойственность. С одной стороны, по его словам, оно оставалось в общегубернском русле, а с другой стороны, федеративная связь национальной области с другими политическими образованиями все более «акцентировалась национальным началом». Подобное правовое положение автономной области давало основание ученому рассматривать ее статус «по точному образу и подобию автономно-федеративного статуса общерусских ячеек РСФСР — губерний». Единственным отличием такой губернии являлись политические гарантии ее автономии со стороны созданного в 1923 году Совета Национальностей при Наркомнаце. Именно право автономной области посылать своих представителей в Совет Национальностей стало «чрезвычайно существенным изменением ее статуса». Оно превращало автономные области в члены СССР, иной федерации, чем РСФСР.10 Тем не менее, данное право не меняло степени самостоятельности области, позволяя говорить о ней как о «национальной губернии».

Сторонники второго подхода — Г. С. Гурвич, Д. А. Магеровский, А. М. Турубинер — большее внимание уделяли политической стороне вопроса.11 По мнению Г. С. Гурвича, лишь до 1925 года юридические формы автономных областей ничем не отличались от юридических форм любой советской губернии. Поэтому «областям этим в нашем разговорном обиходе иногда присваивается выразительное наименование «национальных губерний». После того, как был опубликован измененный текст Конституции РСФСР 1925 года, считал Г. С. Гурвич, подобное утверждение «принять можно с определенными оговорками».12 Примечание к статье 44 новой Конституции разрешало съездам советов автономных областей принимать положение об области с последующим утверждением его ВЦИК. Такое законодательное право придавало автономной области большую политическую значимость по сравнению с общерусскими губерниями.

Наиболее полным типом автономного образования признавались автономные республики. В Н. Дурденевский даже считал, что наименование этих республик автономными не вполне точно и более удачно называть их федерирующимися.13 Г. С. Гурвич, в свою очередь, подчеркивал, что автономные республики как тип национального образования выше и самостоятельнее автономной области, что в «действительности означает только одно: автономные республики менее нуждаются в поддержке, помощи и руководстве центра».14

Однако, если степень самостоятельности автономных республик не вызывала особых разногласий, то вопрос об их отличии от союзных республик долгое время оставался открытым. В его решении оформились две сходные позиции. Одна из них разделялась С. А. Котляревским и А. М Турубинером и сводилась к различиям в порядке их возникновения. Союзные республики оставались полностью независимыми в своем юридическом бытии. Их возникновение и последующее существование полностью определялись собственной инициативой и законотворчеством Автономным же республикам «право самоорганизации не принадлежало, и они создавались актами центральной власти. Дело не изменялось оттого, что этим актам предшествовали известны* волеизъявления самого населения, принадлежащего к данной национальности».15

В целом, разделяя позиции своих коллег, К. А. Архипов настаивал на большей конкретизации этого порядка возникновения. Он предложил выделять среди автономных республик Российское Федерации два самостоятельных подвида и отличать их от автономных республик, входивших в состав Закавказской Федерации.

Первый, наиболее многочисленный подвид составляли автономные республики, образованные «на началах октроированности их бытия». Термин этот имел широкое применение в специальной литературе того времени и означал особый порядок возникновения автономий. Его сущность заключалась в том, что образование автономии и наделение ее тем или иным объемом полномочий всецело зависело от центральной власти.

Законодательные акты об образовании автономных республик второго подвида содержали в себе не только принцип октроированности, но и признавали значение местной инициативы. К таким республикам К. А. Архипов относил Башкирскую, Туркестанскую и отчасти Карельскую.16 В Н. Дурденевский, проанализировав Собрание узаконений РСФСР за 1920 — 1927 годы, прише.1 к выводу, что «намечается осторожная законодательная концепция возникновения автономны: республик по праву самоопределения национальностей под контролем советской республики».17

Спорным оставался и вопрос о компетенции автономных республик. В. Н. Дурденевский связал ее с характером законодательных актов, которые подразделял на акты твердой или централистской линии и акты мягкой децентрализаторской линии. К первой группе он относил область финансов, статистики, учета. В ведении второй группы оказались вопросы «чисто культурно национального строительства». Содержание этих групп нередко менялось, поэтому говорить в правовой самостоятельности автономных республик «можно было лишь с определенными ого ворками».18

К. А. Архипов рассматривал проблему компетенции автономных республик как производную от компетенции наркоматов. Наркоматы, в свою очередь, он подразделял на автономны и неавтономные, то есть на такие, деятельность которых полностью или частично определялась центральной властью. Так как присутствие центральной власти являлось повсеместным и различалось только мерой, К. А. Архипов предложил характеризовать компетенцию республик ка относительную.19

Обращает на себя внимание и официальная терминология того времени. В распоряжения: и постановлениях высших государственных органов автономные республики определялись по средством разнообразных эпитетов, таких, как «автономные и независимые», «автономные, дружественные и договорные республики».20

Анализ государственно-правовой природы советской автономии, порядка ее возникновения и форм, предложенный отечественными правоведами 1920 — 1930-х годов, позволяет говорить о том, что обоснование ее существования представляло для них огромные трудности. Они обуславливались, прежде всего, несоответствием между реальными обстоятельствами идеологическими мотивами, которыми руководствовалась советская власть при их образовании и необходимостью найти для них «юридически безупречное» объяснение. Сложность поставленной задачи отразилась и на используемой исследователями терминологии. Вместо ставшего впоследствии популярным понятия «советская национальная государственность», правоведы использовали более точное понятие «советская автономия». С одной стороны, оно отражало определенную степень самостоятельности областей и республик, с другой стороны, подчеркивало их зависимость от советской государственной системы. Такая двойственность положения позволяла характеризовать советскую автономию как политическое образование, пределы самостоятельности которого зависели в основном от центральной власти.

В современной литературе автономии понимаются как особые политико-административные единицы, «проблема сущностной детерминации и научной классификации которых не только не решена, но и не рассматривалась серьезно применительно к истории российской государственности».22 Едва ли подобные суждения справедливы по отношению к такой его разновидности, как «советская автономия». Ведь удачно выбранная этикетка, как отмечал М. Блок, не только способна соответствовать изучаемой реальности, но и передавать дух времени и обиход своей эпохи.

Дальнейшее развитие представлений о национальной автономии оказалось тесно связанным с формированием и теоретической разработкой такого понятия как «национальная государственность». Обращает на себя внимание то обстоятельство, что его появление в отечественной историографии середины 1960-х годов «совпало» с расцветом национальных культур и более внимательным отношением советского руководства к обидам отдельных народов.23 Именно в то время как свидетельствует его профессиональный исследователь, закладывались идеологические посылки, которые впоследствии «обросли плотью реального суверенитета», а «государство, предполагавшее, что оно выходит за пределы национальности, фактически создавало новые нации».24 Вместе с тем, появление слова — «это всегда значительный факт, даже если сам предмет уже существовал прежде; он отмечает, что наступил решающий период осознания».25 «Национальная государственность» как понятие вобрало в себя не только новые веяния времени, но и охватило собою те многообразные и не всегда внятные смысловые коннотации, которыми сопровождалась характеристика различных автономных образований. Оно стало неотъемлемым атрибутом всех последующих исследований, так или иначе прояснявших этнополитические процессы в среде советских национальностей.

Впервые развернутое определение национальной государственности сформулировал А. В. Радвогин. По его мысли, «национальную государственность, сложившуюся в результате победы социалистической революции, можно определить как организацию политической власти трудящихся компактно расположенной нации (народности) в форме Советов и подотчетных им органов, обеспечивающих с учетом национальных особенностей и потребностей, ликвидацию неравенства национальной экономики и культуры и сближение социалистических наций в процессе коммунистического строительства».26 Данное определение практически без изменений и было воспринято той историографической практикой, которая на протяжении 1970-1990-х годов очерчивала собою наиболее заметные исследования в этой области. Однако, несмотря на непродуктивный в целом характер самого определения, появившиеся на его основе работы, предложили действенную градацию различных уровней советской национальной государственности и достаточно внятное понимание их правовой сущности.

В данной связи обращают на себя внимание исследования Э. В. Тадевосяна, Д. Л. Златопольского, С. З. Зиманова и И. К. Рейтора, К. Д. Коркмасовой, А. И. Коваленко. Каждое из них по-своему решает два основных вопроса: какова социальная природа советской национальной государственности и что следует понимать под ее национальными формами. Сопоставление высказанных в них суждений и аргументов свидетельствует о том, что в научной литературе рассматриваемого времени отсутствовало однозначное и четкое понимание проблем советской национальной государственности.27

Представления о природе такой специфической разновидности советской государственности как национальная государственность большей частью исследователей связывались с ее интернациональной сущностью. Поэтому национальная государственность обычно рассматривалась ими как «национальная по форме, советская по общеполитической основе, социалистическая по со держанию власть трудящихся районов компактного проживания наций и народностей СССР».28 Сторонники такого понимания ее природы принципиально важным считали тот факт, что советская национальная государственность являлась выразителем политической власти всех национальностей данного района. «Национальная государственность является по своей сущности интернациональной и представляет собою государственность трудящихся всех национальностей, проживающих на данной территории».29

Несколько иную точку зрения отстаивал А. И. Коваленко. Оценивая советскую национальную государственность как особую политическую реальность, он оспаривал весьма распространенное в литературе суждение, согласно которому «генетический источник происхождения советской национальной государственности усматривается в самих по себе национальных параметрах исторически сложившихся общностях людей».30 По мнению исследователя, источник ее возникновения коренился в отношениях между нациями и являлся следствием фактического неравенства народов. Национальная государственность и создавалась с целью его ликвидации, а также для социально-экономического развития коренной национальности. А. И. Коваленко определил советскую национальную государственность как «всеохватывающую политическую организацию коренной национальности, служащую средством решения ее социально-экономических проблем в многонациональном социалистическом обществе».31

Значение исследований А. И. Коваленко определяется, прежде всего, тем обстоятельством, что они фактически пересматривают утвердившиеся в отечественной юридической литературе представления о субстанциальном характере внешних форм национально-государственных образований. Исследователь полагал их результатом исторического случая и связывал со многими «политическими, социально-экономическими и иными факторами».32

Однако если в вопросе о причинах возникновения и социальной природе советской национальной государственности позиции исследователей различались отчетливо, то по проблемам ее национальных форм сохранялась неясность, а зачастую и путаница. Во-первых, очень часто понятия «советская автономия» и «советская национальная государственность» употреблялись как равнозначные. Их смешение приводило к тому, что на семантическом уровне исчезло и различие между конкретными видами таких автономных образований, как республика и область. Во-вторых, сохранялась неясность в том, каким образом соотносятся между собою административная и политическая автономии, если каждая из них выражает собою форму национальной государственности.

Так, Д. Л. Златопольский рассматривал формы национальной государственности народов через советскую автономию. По его представлениям, она совмещала в себе два важных качества: создавалась на территории, характеризовавшейся известной экономической целостностью, и отличалась особенностями национального состава населения и его быта. Автономия означала самостоятельное осуществление государственной власти в пределах компетенции, устанавливаемой самой же властью. Конкретными видами советской автономии являлись республики, области и национальные округа. В них государственная власть осуществляется советами, «облеченными в национальную форму».

Исследователь предложил различать две формы советской автономии: политическую и административную. При этом политическая автономия воплощалась в автономной республике, которую он называл национальным советским социалистическим государством, а административная — в национально-государственном образовании, которое было представлено автономной областью и национальным округом.33 Он пояснял и саму сущность национально-государственного образования, обуславливая ее промежуточным положением между государством и обычной административно-территориальной единицей.34

В свою очередь, Э. В. Тадевосян выделил такие разновидности советской национальной государственности как национальное государство и автономное национально-государственное образование. Под собственно национальным государством им понималась государственно-политическая форма самоопределения, а под автономным национально-государственным образованием — административно-политическая. Более того, национально-государственное образование, которое являлось лишь государственно-подобным образованием, будучи воплощением национального суверенитета, несло в себе «своего рода потенциальную возможность образования его народами своего национального государства при соответствующих условиях и волеизъявлении этих народов».35 Национальная форма советской государственности, по его мнению, находила отражение в шести основных принципах. Во-первых, она строилась на базе областей, отличавшихся своеобразием национального состава населения и его компактного расположения. Границы такого образования определялись в соответствии с национально-территориальным принципом. Во-вторых, ее государственные органы формировались преимущественно из представителей коренной национальности. В тех случаях, когда коренная национальность не составляла большинства населения, обеспечивалось ее широкое представительство во всех органах власти и управления. В-третьих, делопроизводство в таких образованиях осуществлялось на национальных языках. В-четвертых, ее отличало известное своеобразие построения органов власти и управления. В-пятых, национально-государственные образования связывались с органами государственной власти и управления посредством особого института представительства. И наконец, применение законов и других государственных актов на территории национального образования отличалось своей спецификой.36

Принцип национально-территориального построения советской национальной государственности учитывал лишь своеобразие национального состава населения той или иной области. Поэтому его количественное преобладание вовсе не было обязательным для образования соответствующей формы государственности. Нередко серьезные географические преграды и связанное с ними отсутствие тесных экономических отношений приводили к необходимости создания на базе одной нации различных национально-государственных образований. В качестве примера автор указал Северо-Осетинскую АССР в составе РСФСР и Юго-Осетинскую автономную область в составе Грузинской ССР.37

Ряд исследователей, в частности, С. 3. Зиманов и И. К. Рейтор, предложили в союзной и автономной республиках различать две стороны. Одна из них выступала как управляющая система, а другая — как национальная форма государственности. Исходя из обозначенных позиций, советская республика представлялась ими «национальной формой государственности и управленческой системы. При этом она не есть просто административно-территориальная единица, а является национально-территориальным образованием».38 В данной связи исследователями обращалось внимание на смысловое пространство самого понятия «национальная государственность». Ими также отмечалось, что в литературе наметилась тенденция распространять его лишь на союзные и автономные республики. Автономные области и автономные округа, по их мнению, требовалось вывести из области данного понятия, так как они являлись не формами советской национальной государственности, а ее структурами. Их следовало определять как национально- административные территории. По признакам национальной принадлежности систему национально-территориальных автономий предлагалось разделить на несколько групп. Соответственно выделялись: одно-, двух-, много— и безнациональные автономии, т. е. такие, в которых проживали коренные народности союзных республик самоопределившихся наций.39

Анализ конкретных форм и структур советской национальной государственности завершался определением их сущности и предназначения. Авторы отметили, что «национальная форма государственности, с одной стороны, играет роль политико-институционального орудия удовлет-ворения национальных интересов, а с другой — определяется как концентрированное выражение национального в содержании деятельности национально-территориальных автономий на уровне властных отношений».40

Современная историографическая практика оказалась на редкость невосприимчивой к те-оретическому наследию предшественников. Традиции широкого обсуждения применяемых исследователями понятий уступили место не менее широким доктринальным построениям. Многие из них, при всей масштабности и многоплановости решаемых проблем, используют те же «скомпрометированные временем и практикой социалистического строительства» определители. При этом многие исследователи по-прежнему усматривают в национально-государственных образованиях «акт доброй воли молодого советского государства», а их оппоненты видят в них «стремление народов к самосохранению в условиях революционного хаоса».41

Подводя итоги анализа основополагающих понятий, которыми пользуется современный исследователь рассматриваемой проблемы, следует обратить внимание на одно примечательное обстоятельство. Очень многие трудности познавательного характера сопряжены, прежде всего, с неопределенностью в отечественной историографии таких ключевых понятий как нация и этничность. Именно они лежат в основе современных научных представлений о сущности и характере национально-государственного образования и тесно с ним связанного процесса национально-государственного строительства. Их смешение или, напротив, достаточно расширительное толкование приводят и к своеобразному пониманию природы и предназначения первых автономных образований, а также пояснению их последующего преобразования в национальную государственность.

В этом отношении представляется далеко не случайным утвердившееся в отечественной правовой мысли 1920—1930-х годов понятие национальной автономии. Оно абсолютно верно указывало на объем полномочий и законодательных возможностей самоуправляющихся частей Российского государства. Представляется, что их последующее расширение, никак не было связано с «оформившимися в годы советского строительства нациями». Более того, появление в 1960-е годы нового термина «советская национальная государственность», скорее всего, отражало процессы хозяйственно-политического развития народов, нежели уровень их национального самоощущения. Поэтому при сопоставлении данных понятий речь должна вестись лишь о разных формах самостоятельности, а не о принципиально различных типах национально-государственного устройства.

Национальные образования, ставшие результатом своеобычного понимания большевиками права наций на самоопределение, в своем повседневном бытовании призваны были решить задачи если и осуществимые, то практически несовместимые. Необходимость преодоления социально-экономической отсталости бывших национальных окраин не способствовало сохранению этнической самобытности их населения, а плохо объяснимая иерархичность созданных автономий явно противоречила официально декларируемым принципам национального равноправия. Выходом из создавшегося положения стал удачно найденный в середине 1960-х гг. эвфемизм «национальная государственность», который при всей своей правовой сомнительности и административной несостоятельности наиболее точно отразил предназначение такого рода образований. По мнению английской исследовательницы Ф. Херш, оно заключалось в «спонсируемом государственном эволюционизме», сводившемся к попыткам большевиков взять под свой контроль неизбежный процесс образования наций.42 Особенность советского варианта национальной государственности, собственно говоря, в том и состояла, чтобы не столько удовлетворить «исконные чаяния» народов на обретение политической независимости, сколько создать нации, рассматривавшие ее, в свою очередь, единственно возможным способом самосохранения и полноправного развития.

С течением времени, выполнив стоящую перед нею задачу, национальная государственность превратилась в исторически оправданную и безальтернативную форму учета цивилизационных и культурных особенностей российского общества. Ее наличие в административно-территориальном устройстве страны оценивается по-разному: от дестабилизирующего воздействия на государственную целостность, до поддержания режима «культурной плюральности». Вместе с тем, подавляющее большинство специалистов склонно видеть в ней вызов не только развитию, но и существованию российской цивилизации в целом. Будучи во многом искусственным порождением географии, культурных особенностей народов и практических потребностей власти национальная государственность крайне неохотно приспосабливается к стремительно меняющимся требованиям времени. Заложенная в ней инерция самосохранения этноса зачастую оборачивается резким неприятием различного рода нововведений, приводящим к потере ощущения времени и цивилизационной стагнации. Угроза такой опасности вполне реальна и особенно ощутима в многонациональных государственных образованиях.


Примечания

1. Алферова Е. А. Советская автономия и федерация — государственно-правовые формы решения национального вопроса (исследования ученых-правоведов 20-х годов). М., 1989. С.5.

2. Архипов К. А. Советские автономные области и республики. М., 1925. С.6.

3. Алферова Е. А. Указ. соч. С.9.

4. Архипов К. А. Указ. соч. С. 14.

5. Там же.

6. Гурвич Г. С. Автономия. Автономная советская социалистическая область // Большая советская энциклопедия. М., 1926. С.371.

7. Гурвич Г. С. Основы советской конституции. М-Л., 1929. С. 187.

8. Гурвич Г. С. Принципы автономизма и федерализма в советской системе. М., 1924. С.64.

9. Алферова Е. А. Указ. соч. С. 17.

10. Архипов К. А. Типы советской автономии (Пз очерков по автономно-федеративному строительству советских республик) // Власть Советов. 1923. № 8- 9. С.42, 44.

11. Алферова Е. А. Указ.соч. С. 17, 18.

12. Гурвич Г. С. Основы советской конституции. С. 187.

13. Дурденевский В. Н. На пути к русскому федеративному праву // Советское право. 1923. № 1(4). С.31.

14. Гурвич Г. С. Основы советской конституции. С.191.

15. Котляревский С. А. Правовое положение автономных республик // Советское право. 1925. № 6. С.37.

16. Архипов К. А. Типы советской автономии (Из очерков по административно-федеративному строительству советских республик). С.39-41.

17. Дурденевский В. Н. Автономные республики и области в системе советского федерализма // Советский федерализм. М- Л., 1930. С.269.

18. Там же.

19. Архипов К. А. Типы советской автономии (Из очерков по административно-федеративному строительству советских республик). С.47.

20. Алферова Е. А. Указ. соч. С.32.

21. Архипова Т. Г. Унитарный характер устройства СССР // Россия в XX веке: Проблемы на-циональных отношений. М., 1999. С.287.

22. Национальные окраины Российской империи: становление и развитие системы управления. М., 1998. С.361.

23. Хоскинг Дж. История Советского Союза. 1917-1991. М., 1994. С.437.

24. Олегина И. Н. Журнал «The Russian Review» в 1998-1999 годах//Отечественная история. 2000. №6. С.128.

25. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С.95.

26. Радвогин А. В. О понятии советской национальной государственности // Советское государство и право. 1966. № 7. С. 132.

27. Коваленко А. И. Теоретические проблемы советской национальной государственности (логический способ исследования). Автореф. дисс... д-ра юрид. наук. М., 1989. С.4.

28. Тадевосян Э. В. Советская национальная государственность. М., 1972. С.58.

29. Коркмасова К. Д. Национально-государственное устройство СССР. Ростов-на-Д., 1984. С.56.

30. Коваленко А. И. Указ. соч. С.8.

31. Коваленко А. И. Советская автономия (на материалах Удмуртской АССР). Ижевск, 1977. С.63.

32. Коваленков А. И. Советская национальная государственность. М., 1983. С.116.

33. Златопольский Д. Л. Формы национальной государственности народов СССР. М., 1975. С.32,33.

34. Там же. С.37.

35. Тадевосян Э. В. Указ. соч. С.57.

36. Там же. С.60-64.

37. Там же. С. 122, 127.

38. Зиманов С. 3., Рейтор И. К. Теоретические вопросы советского национально-государственного строительства. Алма-Ата, 1987. С.49.

39. Там же. С.57.

40. Там же. С.49.

41. См. подробней: Булдаков В. П. Кризис империи и революционный национализм начала XX века в России // Вопросы истории. № 1. 2000.

42. Новикова Л.Г. Советская национальная политика в оценках трех западных историков // Отечественная история. 2006. № 4. С. 142.




Источник:
Материалы международной юбилейной научной конференции
«Россия и Кавказ» (Владикавказ, 6-7 октября 2009 г.). Стр. 270 - 278.