Ведя подобную политику, А.П. Ермолов отдавал себе отчет в том, что переговорами с Акуша-Дарго, Анцухским союзом обществ и другими «вольными» обществами не решить политических задач, поставленных Петербургом. и если все же он шел на такие меры, то в первую очередь из-за стремления избежать в этот конкретный период военных конфликтов, добиться политического влияния во всем горном Дагестане и затем приступить к его административному обустройству. Такая тактика лишь внешне выглядела логичной, на практике же она была явно нереальной. Набеги горцев, как часть их общественного уклада, не могли быть прекращены присягами и переговорами - подобные средства годились для решения любых других проблем, но только не этой. Не случайно ханско-бекская и родоплеменная знать столь же легко принимали на себя и обязательства о прекращении набегов, сколь и нарушали их. В этом не раз убеж­дался главнокомандующий, видевший в горцах людей «легкомысленных» и «порочных». А. П. Ермолов был далек от мысли, что, добиваясь прекращения набегов, он совершает насилие над естественным ходом раз­вития «вольных» обществ и тем самым, объективно, является носителем общественного зла. Еще летом 1818 г. Акуша-Дарго, обещавшее держаться российской стороны, а А. П. Ермолов — не вмешиваться в его внутренние дела, осенью того же года «дерзнуло» «поднять оружие против российских войск»63. Акуша-Дарго было поддержано Сурхай-ханом Казикумухским64, которого А. П. Ермолов назначил вместо Сул­тан-Ахмед-хана на аварский «престол», обещая ему чин генерал-майора и пенсию в 500 руб.65 Осенне-зимний конфликт с Акуша-Дарго выявил еще один аспект в военно-политических отношениях между «вольными» обществами и российским командова­нием. Против Акуша-Дарго, население которого А. П. Ермолов назвал самым «воинственным, силь­нейшим в Дагестане»66, командование направило сравнительно небольшие силы: три батальона пехоты, 500 линейных и донских казаков и «татарскую конницу», сформированную в дагестанских ханствах.Отряды акушинцев, насчитывавшие 15 тыс. человек67 имели и другие преимущества — знание местности, наличие укрепленных пунктов, опыт ведения войны в горных условиях. При таком численном превосходстве каким располагали акушинцы перед боем с вой­ском А. П. Ермолова, Шамиль практически не знал поражения. Что касается акушинцев, то они не суме­ли нанести противнику сколько-нибудь ощутимого урона: в один день А. П. Ермолову удалось сломить их сопротивление. Объяснялось это далеко не одним только наличием у главнокомандующего регулярных войск Столкнувшись с форсированным военно-политическим продвижением России, Акуша-Дарго, как и другие «вольные» общества горного Дагестана, не располагало еще самым главным - политико-идеологическими установками, которые объединяли бы и вдохновляли на войну. На этом этапе русско-дагестанских отношений «идеологическая обстановка» в «вольных» обществах была такова, что Россия еще не воспринималась в «образе врага; более того, с этой страной еще недавно связывались экономиче­ские выгоды зашита отечества от внешних вторжений и другие блага68. Во время столкновения отрядов Акуша-Дарго с карательным войском А. П. Ермолова Гакушинцев не было еще той «идеологической», «социальной» мобильности, какую они обретали во вре­мя поивычного для них занятия - набега и связанного с ним сражения. Зная мужество горцев, А. П Ермолов и генерал Мадатов после похода в Акуша-Дарго немало удивились тому, что акушинцы - гроза «вольных» обществ и ханств горного Дагестана,-увидев, как русская пехота «приближается к дороге и отрезывает отступление... бросились» с таких кру­тизн, что едва глазам верили мы».

Что касается политических итогов экспедиции в Акуша-Дарго, то они не выходили за рамки общей программы А. П. Ермолова в отношении горного Да­гестана. В письме7" на имя Зухум-кадия, назначен­ного вместо Мамед-кадия на должность главного кадия Акуша-Дарго, А. П. Ермолов объявил свои усло­вия. Властью, «данной великим государем», А. П. Ер­молов удалял из Акуша-Дарго Мамед-кадия; новому кадию поручалось сохранить «прежний образ управ­ления и прежние обычаи, без всякой перемены»71. Однако все вопросы, касавшиеся «нужд даргинского народа», главный кадий мог решать лишь после согласования с главнокомандующим, «ибо, — провоз­глашал А. П. Ермолов, — нет над вами (акушинцами — ред.) никакой другой власти»72. Население Акуша-Дарго лишалось в дальнейшем права предо­ставления «пристанища неприятелям и изменникам России», обязывалось поддерживать «приязнь и дружбу со всеми народами, подданными России». Впредь ему запрещалось собирать войско, исключая случаи, когда бы этого потребовали интересы «охранения своих границ», но без права «входить» в «чу­жие земли». Акушинцам запрещалось участвовать «в распрях соседственных народов»; это требование главнокомандующий мотивировал стремлением «воз­вратить спокойствие в Дагестане»73. Наконец, Акуша-Дарго было обложено налогом — ежегодно постав­лять в Дербент 2 тыс. голов баранов. Такой размер дани для Акуша-Дарго, крупного союза «вольных» обществ, не считался тяжелым: А. П. Ермолов под­черкивал, что он не «отягощает» «добрый даргинский народ» податью; введение налога для акушинцев слу­жил не более, как «знаком» их «подданства Рос­сии»74. Нетрудно судить о, том, как в Акуша-Дарго воспринимали налогообложение со стороны российской администрации. Несомненно другое - более тяжелым, чем налог, они считали запрещение собирать войско и совершать традиционные набеги в сопредельные области. Беспрекословное выполнение этого требования фактически означало потерю важнейшей функции - военной, без которой бессмысленным становилось само существование Акуша-Дарго как союза «вольных» обществ (функции хозяйственные могли не менее успешно решаться каждым «вольных» обществом в отдельности). Именно этим требованием, а не размером налога, закладывалась основа для той ненадежности, которой отличались «договоры» А.П. Ермолов с «вольными» обществами Дагестана.

Опыт А.П. Ермолова, почерпнутый из его отношении с Акуша-Дарго, по-видимому, подсказал ему не­кую военно-политическую «модель», в общих чертах сложившуюся в сознании главнокомандующего к осени 1818 г., т.е. после летней кампании, которая по­требовала от него ряда политико-тактических кор­ректив. Этой «модели» А. П. Ермолов придерживался и позже, как, например, осенью 1819 г., когда ему пришлось решать проблему Чиркея. В связи с тем, что накануне чиркеевцы приняли участие в крупном набеге, главнокомандующий объявил им, что «прощая сделанное ими нарушение спокойствия, позволяется им по-прежнему жить безопасно в домах своих, об­рабатывать поля, пасти скот и производить торг во всех местах, где находятся войска российские»75. Вместе с тем А. П. Ермолов выставил условие, со­гласно которому чиркеевцы на собственных землях должны были держать караулы, не допускавшие «во­ровство и разбой», что означало полный запрет набе­гов. Чиркеевцы также обязывались ежегодно платить российскому императору дань в размере пятисот ба-ранов76. На этих условиях в мечетях в присутствии представителей российского командования чиркеевцы приводились к присяге на алкоране.

Благодаря военно-политическим акциям А. П. Ер­молова 1818—1819 гг. линия военно-экономической и политической блокады вокруг Дагестана стягива­лась все туже. Таким путем А. П. Ермолов все еще добивался решения двуединой задачи — прекраще­ния набегов и завершения политико-административ­ного устройства горного Дагестана. Однако станови­лось ясно: чем плотнее блокада, тем труднее А. П. Ер­молову обеспечить ее надежность силами тех войск, которыми он располагал. Что же до политических мер и жесткого тона главнокомандующего, то они и вовсе не гарантировали в «вольных» обществах Да­гестана спокойной обстановки. Наметившийся разрыв между масштабами блокады и военными средствами ее осуществления замечался и ранее. Однако только в 1819 г. подал А. П. Ермолов свой рапорт на имя императора с обоснованием необходимости увеличения количества войск для нужд дальнейшего покорения Дагестана77. Но в этом документе примечательно не только требование подкреплений. Пожалуй, более важна оценка сложившейся в ходе «блокадной политики» обстановки в Дагестане и внешнеполитического положения Кавказа. По мнению А.П. Ермолова, в 1819 г. на юге Кавказа можно было не опасаться «внешней войны», например, с Ираном. По его прогнозам, в ближайшее время не предвиделось существенного изменения внешнеполитической ситуации. В этом у А П. Ермолова была столь большая уверенность, что он брал на себя «ответственность» при ином развитии событий. Таким заявлением главнокомандующий как бы переносил акцент на внутреннюю обстановку на Кавказе: «внутренние беспокойства гораздо для нас опаснее», — считал А. П. Ермо­лов. Он сообщал императору, что «горские народы примером независимости своей в самых подданных е.и.в. порождают дух мятежный и любовь к независимости»78. Хорошее знание дел на Северном Кавка­зе, в особенности в Дагестане, позволяло главноко­мандующему реально оценивать общую обстановку. А. П. Ермолов осознавал: то, чего он к 1819 г. добил­ся в Дагестане «малыми средствами» — это времен­ный успех. Довольно мрачным рисовалось ему будущее развитие взаимоотношений России с «вольными» обществами. Ставя перед императором вопрос об «умножении войск» на Кавказе, он предсказывал, что позднее и «умноженных» войск «будет недоста­точно». По сообщению главнокомандующего, уже в 1819 г. «в Дагестане возобновляются беспокойства и утесняемы хранящие вам верность»79. В одном из рапортов Александру I (1819 г.) А. П. Ермолов сформулировал свое кредо в отношении методов осуществления плана покорения горцев: «сия не состоит в безусловном разсеянии и наказании мятежников, ибо они появляются после, но необходимо между ними пребывание войск и сей есть единственный способ смирить их»80. Иначе говоря, новые силы понадоби­лись А. П. Ермолову не столько для расширения на­ступательных военно-карательных акций, сколько для ужесточения блокадной системы и сохранения ее в неприкосновенности. Это был главный полити­ческий аспект, который имел в виду А. П. Ермолов запрашивая у императора подкрепления. Наряду с этим главнокомандующий вынашивал идею «войны» с ханско-бекской знатью Дагестана. Стремясь к сме­не прежних ханов и беков новыми, которым предоставлялись высокие воинские чины и денежное со­держание, А. П. Ермолов, однако, не связывал будущее устройство Дагестана с господством ханско-бек­ской знати. Перспективы края он видел в полном отстранении местной знати от решения политических вопросов и водворении российского управления. А.П. Ермолов считал: «Полки, прибывшие уничтожать и власть злодейскую ханов, которых правление не соответствует славе царствования в.и.в.; а жители ханств, стесняющие под тяжестью сей власти, уразумеют счастие быть поддаными великого государя»81. Как видно, свержение власти местной знати главнокомандующий полагал делом недалекого будущего, связывая его с присылкой на Кавказ новых воинских подразделений.

Военно-политическая блокада сопровождалась экономической. Особенно активно она проводилась в Акуша-Дарго. Еще до карательной экспедиции это общество было лишено права сообщаться с Дербен­том и Кавказской линией: акушинцы обвинялись в «расхищении караванов и убийствах торгующих»82, Еще более строгие санкции применил А. П. Ермолов к Аварскому ханству. Генералу Эристову он предпи­сывал, чтобы жителям указанного ханства «не давали проезда» и чтобы «тот, кто представит начальству взятого аварца», имел бы право воспользоваться его товаром или другим имуществом беспрекословно»83. Причем пояснялось: вначале необходимо было дер­жать решение главнокомандующего о запрете торго­вать в Кахетии в тайне, а затем, после того как бы­ли бы схвачены первые торговые люди из Аварии, объявить о запрете. Как и акушинцы, аварцы обвиня­лись в набегах в Восточную Кахетию. То же самое было предпринято в отношении Белокан: население этого района пропускало через свою территорию от­ряды, совершавшие набеги на Восточную Грузию. Последовало грозное распоряжение А. П. Ермолова: «Извольте приказать повсюду брать жителей Белокан под стражу и отгонять скот их, пока не удовлетво­рят претензии на них жителей Кахетии»84. Приказы главнокомандующего по организации экономической блокады исправно исполнялись. Телавский комендант капитан Петерс, например, доносил генералу Вель­яминову, что им конфискованы товары у андийских лезгин: 21 лошадь, 346 бурок и «прочие вещи»85. Все это не подлежало возврату, а передавалось в казну.

На начальных этапах организация военно-эконо­мической блокады сопровождалась широкой практи­кой выдачи заложников (аманатов). Дербент и дру­гие русские крепости становились своеобразными колониями, где содержались горские аманаты. К осени 1820 г. только в одном Тифлисе из «вольных» об­ществ Аварского ханства находилось 32 аманата86. Их брали не только в залог прекращения набегов, но и использовали в качестве средства политического нажима на «вольные» общества. Так, назначая Сур-хай-хана на аварский престол и добиваясь подчине­ния ему «вольных» обществ, А. П. Ермолов отдал приказ: «...во всех провинциях наших брать под стражу жителей Аварского ханства, приезжающих по торговым делам и другим надобностям, если не будут они иметь виды за печатью Сурхай-бека... Задержанных аварцев употреблять в крепостные и прочие работы»87. А. П. Ермолов был убежден, что «после сих распоряжений... жители Аварского ханства возьму, сторону Сурхай-бека»88. Блокада А.П. Ермолова была еще далека от завершения, как в ее механизме стали обнаруживаться сбои. Администраторы постоянно извещали главнокомандующего о нарушениях режима в торговле, хозяйственных связях, о серьезном ухудшении экономического положения горного Дагеcтана. Генерал Верде например, с тревогой сообщал генералу Вель­яминову о таможенных притеснениях, чинимых населению подведомственного края89. Аслан-хан доно­сил российскому командованию, что из-за податей и неурожая жители его (Кюринского) ханства ока­зались в бедственном положении. Он просил освобо­дить их от «несомой тягости», удовлетворить их нуж­ды «по приличию»90. Ухудшение положения «воль­ных» обществ вело к новым нарушениям блокады, что служило для А. П. Ермолова поводом к ужесто­чению военно-административного режима. В резуль­тате в горном Дагестане стали намечаться «горячие» точки, где особенно остро воспринимались распоря­жения российского командования. В этом смысле выделялись два района — «вольные» общества Ава­рии и Акуша-Дарго. Требования о кордоне не при­держивались ни аварцы, ни акушинцы, поэтому те и другие были лишены права перемещения без специ­ального разрешения. Выговаривая Зухум-кадию за положение в Аварии, генерал Вельяминов предупреждал об арестах, которыми будут наказываться люди за нарушение блокадного режима91.

Обстановка в «вольных» обществах осложнилась еще и другим обстоятельством. Ханская знать, еще недавно имевшая ограниченное влияние на население «вольных» обществ, благодаря должностным назна­чениям и высоким воинским чинам, полученным от российского командования, приобрела беспрецедент­ные права над общинниками. Выступая от имени российских властей, она «заботилась» вовсе не об интересах России, а об укреплении своего социального статуса. Тот же Аслан-хан Кюринский, просивший российское командование не слишком обременять население податями, клятвенно заверяя о неурожае и голоде, сам налагал на кюринцев «чрезвычайные подати», отбирал у них дочерей для обмена на лоша­дей ввел в ханстве смертную казнь92. Вместе с тем Аслан-хан, получивший от российских властей хан­ство и неограниченные полномочия, далеко не отличался приверженностью интересам России Дореволюционный автор отмечал, что А.П. Ермолов, не знавший истинного лица Аслан-хана, долгое время обольщался насчет этой личности93. Между тем, согласно донесению генерала Пестеля, еще во время похода русского отряда на Башлы Аслан-хан, частвовавший в этом предприятии, «имел тайное свидание с Султан-Ахмед-ханом Аварским и... приказывал своей милиции песнями давать знать, горцам о малочисленности русского отряда и «чтобы смелее нападали»94. Было также известно об оказании Аслан-ханом денежной помощи горцам из «вольных» обществ, совершавшим набеги на русские форпосты. Подобное поведение Аслан-хана и его «собратьев» объяснялось не каким-то «особым свойством» «восточных» людей, как нередко писали авторы путевых заметок о Кав­казе, а конкретной социальной обстановкой, создав­шейся из-за блокадной политики России. Аслан-хая, несмотря на полученные от российского командова­ния блага, в своем социальном восхождения продол­жал ориентироваться на более понятные и надежные внутренние «механизмы» утверждения своего ханского положения. Ханско-бекская знать, к тому же, да­вала себе отчет в том, что со временем, когда россий­ские власти прочно утвердятся в Дагестане я более не будут нуждаться в ее услугах, она может потерять все свои социальные привилегии. Именно эта ситуа­ция вытолкнула на поверхность общественной жизни Дагестана тот тип политического деятеля из среды знати, в котором наличие «двойной морали» счита­лось добродетелью.

В 1820 — начале 1821 гг. действия российского ко­мандования в Дагестане сводились в основном к контролю за соблюдением блокадной системы. К это­му времени оно фактически уже добилось того» что «вольные» общества лишились возможности совер­шать сколько-нибудь значительные вооруженные на­беги на русские города и грузинские провинции. Рас­ширилась зона, в пределах которой горцы не имели права ни перемещаться, ни вести торговли. Наряду с русскими поселениями и Кахетией в эту зону были включены Ахалцыхский пашалык. Армянская об­ласть, Имеретия и Джаро-Белоканская область95. К 1820 г. российское командование рассматривало положение в «вольных» обществах Дагестана как вполне контролируемое. Думать так, казалось, были все основания. Насчитывавшее до 15 тыс. дворов Акуша-Дарго, «твердая опора всем прочим наро­дам»96, (по словам А. П. Ермолова) притихло после поражения 1819 г. и последующих политико-админи­стративных акций главнокомандующего, не доставляя больше особых тревог российской администрации на Кавказе. Зухум-кадий, пользовавшийся достаточно широким влиянием среди населения Акуша-Дарго, как «надежный друг России» (по оценке А. П. Ермолова), вполне оправдывал надежды главнокомандую­щего. Взятые у Акуша-Дарго 24 аманата97 также да­вали основания поверить в «лояльность» этого союза «вольных» обществ.

Полностью была блокирована «дикая и крамольная Авария», «гроза Закавказья», как, ее называл
Н.А. Волконский. С 1819 г., т.е. с момента установления над ней военно-административного контроляи передачи управления Сурхай-хану (до совершеннолетия Абу-Нуцал-хана), Авария «была тиха и покорна, не смея поднимать разбитой головы, из опасения лишиться ее окончательно»98. Потерпев поражение в 1820 г. в сражении с генералом Мадатовым, Сурхай-хан Казикумухский бежал в Иран и не представлял более никакой угрозы: командование присоединило его ханство к Кюринскому, а управление им поручило Аслан-хану. После изгнания «главного бунтовщика» Абдул-бека Эрсойского из Табасаранн она была приведена к покорности вместе с Кайтагом: над ними также устанавливался военно-административный контроль. Крупное «вольное» общество Кубачинское — в 1820 г. приняло присягу и, по примеру других, обязалось нести податную повинность в пользу России99. Не решаясь вступать в вооруженный конфликт с силами А. П. Ермолова, спокойно вели себя общества Койсубулинское, Рутульское, Сюрьгинское и др. Попытки беглого царевича Александра и агентов Ирана поднять населенно «вольных» обществ Дагестана против России были безуспешны. Сыграли роль упреждающие военно-политические действия А. П. Ермолова в районах, отошедших после Гюлистанского мира 1813 г. к России и составив­ших теперь надежный южный заслон от враждебных политических акций. Некоторое влияние царевича Александра на закавказских лезгин-джарцев и белоканцев, — лишь формально признавших себя подданными России, не представляло опасности. Но даже здесь через султана Елисуйского Ахмед-бека, вла­девшего Цохурским и Елисуйским магалами, россий­ское командование могло контролировать положение.

Военно-экономическая и политическая блокада «вольных» обществ Дагестана обеспечивалась надеж­ным контингентом войск. В 1819 г„ как о том просил А. П. Ермолов, Александр I направил на Кавказ еще несколько егерских полков100. По мнению И. А. Вол­конского, к 1820 г. в Дагестане А. П. Ермолов создал ситуацию, которой не было после него «десятки лет» край был настоль «умиротворен», что А. П. Ермолову там «нечего было больше делать»101. Подобная оценка вполне справедлива применительно лишь к одной «сфере» деятельности главнокомандующего – блокаде. Вместе с тем блокада заслонила главное: российское правительство, ни А.П. Ермолов не замечали более, что «вольные» общества, социальные процессы в которых оказались под угрозой насильственного подавления, обрекались на глубоко болезненное развитие, что стихия их внутренней жизни рано или поздно может прорвать искусственно сооруженную плотину и снести все, что окажется на пути.

После горного Дагестана Чечня занимала наиболее важное место в планах покорения Большого Кавказа. В рапорте Александру I А.П. Ермолов сообщал, что набеговые отряды чеченцев проникали через Кавказскую линию, особенно – ее левый фланг. Под впечатлением от этих нападений А.П. Ермолов отзывался о чеченцах как о народе «дерзком и опасном» 102. Уже тогда, летом 1818 г., главнокомандующий хорошо представлял всю сложность политической обстановки в Чечне. По его оценке, «небольшое число значущих между ними фамилий удерживает за собой власть и потому во всех намерениях более сохраня­ется единства и в предприятиях (набегах — ред.) более связи»103. Он считал, что успехи чеченцев в набеговой практике и неудачи российских властей в борьбе с ней привели не только к «великой потере людей»104. Среди чеченцев утвердилось мнение, будто «они непреодолимы и потому (русские — ред.) ищут дружбу их и согласия»105. Покончить с набегами в Чечне и — заодно — с представлением о «неодоли­мости» чеченцев было для А. П. Ермолова как вопро­сом политического престижа, так и важной военно-стратегической задачей.

До приезда А. П. Ермолова на Кавказ российское командование в борьбе с набегами чеченцев действо­вало традиционно — в глубь Чечни направлялись ка­рательные экспедиции, кроме людских жертв не при­носившие каких-либо реальных результатов. Высту­пив решительным противником подобной тактики, А. П. Ермолов считал, что карательные меры во внут­ренней Чечне, где «народ соединяется для защиты жен, детей и собственности», не могут решить проб­лем политико-административного устройства, подо­рвать набеговую систему. «Надобно оставить намерение покорить их оружием, но отнять средства к на­бегам и хищничествам, соединив во власти своей все, что к тому им способствовало»106 ,- писал А. П. Ер­молов императору. В ноябре 1817 г. А. П. Ермолов выдвинул план, последствия которого было трудно предвидеть не только Александру I в Петербурге, но и главнокомандующему, конкретно знавшему поло­жение дел в Чечне. Предполагалось «занять р. Сушку и по течению ее устроить крепости»: тогда, — считал А.П. Ермолов, — «чеченцы стеснены будут в своих горах лишатся земли, удобной для возделывания, и пастбищных мест, на которых во все зимнее время укрывают они стада свои от жестокого в горах климата»107. По мысли главнокомандующего, между населенными пунктами, расположенными на Кавказской линии и предгорной и горной Чечней, создавалась новая кордонная линия, заселявшаяся равнинными чеченцами Доходя до Аксаевского и Андреевского поселений, она прикрывала г. Кизляр – важный военно-стратегический объект Кавказской линии. Такой же заслон А.П. Ермолов имел в виду возвести и к западу от равнинной Чечни (в районе Назрановского редута) для обороны Военн-Грузинской дорого на пронстранстве от Моздокской крепости до Дарьяльского ущелья. Летом 1817 г. главнокомандующий занял там территорию протяженностью в 50 верст. Тем самым по существу создавался второй кордон, рассекавший с севера на юг западную окраину Чечни. В этот район А.П. Ермолов хотел подселить горцев, в том числе ингушей, «непримиримых врагов чеченцев» 108. Замысла и характер действий в Чечне А.П. Ермолов тщательно скрывал от местного населения. Однако вскоре он сообщил императору, что чеченцы «угадывают» его намерения и от этого пришли в «ужас» 109.

Главнокомандующий не мог предвидеть, что на пути осуществления плана военно-экономческой блокады Чечни возникнут серьезные трудности. Подготавливая в Чечне военно-политические акции, он ожидал в первую очередь естественного сопротивления чеченцев. С учетом этого А.П, Ермолов позаботился об укреплении Кавказской линии, куда были переброшены два батальона. Одновременно он просил императора передать ему еще один егерский комплектный полк из Крыма, имевший опыт ведения боевых действий в сходных с Кавказом условиях110. При наличии дополнительных сил войска Кавказской линии, - как заверял А.П. Ермолов императора, - смогли бы в течение двух лет овладеть «всем течением реки Сунжи». Тогда «мы (русские – ред.) не будем населять горы увлекаемыми в плен подданными в.и.в. и переносить наглые поступки чеченцев и, крови их не проливая, заставим для собственного счастья переменить разбойнический образ жизни» 111. Уже зимой 1818 г. А.П. Ермолов обратился к Александру I с просьбой о разрешении начать выполнение ранее представленного и одобренного императором плана112. Получив от Александра I новые силы и заручившись его полной поддержкой, не сомневавшийся в успехе А.П. Ермолов заговорил с чеченским населением другим языком: обычные призывы к миру и соблюдению присяг сменил приказной тон. Так, весной 1818 г. после очередного набега чеченцев на Кавказскую линию А.П. Ермолов обратился к старшинам Чечни в следующей форме: «Вот мой ответ: пленных и беглых солдат немедля отдать. Дать аманатов из лучших фамилий и поручиться, что когда придут назад ушедшие в горы, то от них взяты будут русские и возвращены. В посредниках нет нужды и потому не спрошу я ни Турловых, ни Бамат-Девлет-Гирея, ни Адиль-Гирея Тайманова. Довольно одному мне знать, что я имею дело с злодеями. Пленные и беглые или лишение ужасное» 113. Еще совсем недавно голос главнокомандуюшего «звучал» в Чечне малоубедительно. Вспомним: весной 1817 г. А.П. Ермолов в пространном «предписании» сообщал генералу Тихиновскому о своей готовности заплатить чеченцам за офицера Шведова 8 тыс. серебром, считая это выгодной для себя сделкой; чеченцы же, державшие в плену офицера, не соглашались возвратить его даже за деньги. Лишь через аварского хана, имевшиго тесные связи с чеченцами, удалось вызволить Шведова из плена114. Накануне проведения военно-политических мероприятий, предусмотренных планом покорения Чечни, главнокомандующий обрел уверен­ность, жесткость и перешел к ультимативным распо­ряжениям. В одном из «обвещений» муллам, старши­нам и почетным людям Чечни он заявил, что если население Чечни не будет совершать «воровство», «грабежи» и «смертоубийства», то они могут рассчи­тывать на «покой», «богатства» и «счастье», «в про­тивном случае, — грозил главнокомандующий, — за I всякое с вашей стороны буйство, за всякое воровство, грабеж и смертоубийство аманаты будут отвечать головою»115 . Когда писалось это «обвещение», А. П. Ермолов все еще продолжал скрывать свои широкомасштабные планы в Чечне, поэтому его жест­кий тон не исключал призывов мирно заниматься скотоводством и хлебопашеством.

Нельзя думать, будто А. П. Ермолов, готовясь к военным акциям против Чечни, во что бы то ни стало стремился к вооруженным конфликтам. Напротив, он не исключал возможности реализовать план отно­сительно мирными средствами. А. П. Ермолов был вполне искренен, когда писал императору о своей на­дежде установить военно-экономическую блокаду без кровопролития. С его точки зрения, такое было воз­можно при одном условии — введении в Чечне рос­сийского военно-административного управления, спо­собного держать население в повиновении, не давая ему участвовать в набегах и грабежах. В том же «об­вещений» просматриваются попытки главнокоманду­ющего взять на себя функции родовой знати, то есть решение ряда внутренних вопросов Чечни, чтобы придать намеченным военно-политическим акциям в Чечне мирный характер: «Отныне и впредь,—объяв­лял он, — ни турлов, никто другой не будет допущен к посредничеству при делах, кои деревни сии будут иметь с местным начальством... ему же могут они приносить жалобы в случае каких-либо обид от русских войск»116. Аналогичный принцип содержался в обращении к жителям деревни Амир-хан-кичу. Опро­вергнув «пустые слухи» о том, будто русские намеренно уговаривают «остаться в своей деревне», чтобы воспользоваться имуществом и скотом жителей, главнокомандующий призвал население, чтобы оно «спокойно оставалось в мирных... жилищах и, занимаясь хозяйственными делами, вкушало бы удовольствие в кругу... семейств»117. А. П. Ермолов не раз заявлял чеченцам: «...я вас уверяю, что никогда русские не имеют намерения искать вашей погибели или разорения»118. Пытаясь внушить населению, что мирные средства - главные в его деятельности, он просил присылать к нему старшин, чтобы «успокоить и научить их мирно жить в домах своих». Поменьше военных конфликтов, предпочтение мирных путей и вместе с тем форсирование планов осуществления военно-экономической блокады, — в этом, пожалуй, основная установка А. П. Ермолова. Ее он придерживался даже тогда, когда был целиком поглощен организацией самой блокады и когда для надежды на мирное решение вопросов, — если вообще существовала подобная альтернатива, - оставалось все меньше оснований. В том, кажется, и состоял парадокс политики незаурядного военачальника, что, выполняя сложную военно-политическую программу средствами насилия, он не переставал добиваться того, чтобы свести до минимума людские и материальные потери. Однако существовала неизбежность не только потерь, но и продолжительной войны: во­енно-экономическая блокада Чечни создавала не просто «временные» хозяйственные и другие трудности, а разрушала формировавшуюся новую обще­ственную структуру, подрывала действие ее законо­мерностей. Европейски образованный, знакомый с западной демократией, далекий от идей геноцида, А. П. Ермолов не замечал стихии внутренней общественной жизни чеченцев, полагая, что ввиду могуще­ственности России и малой «значительности» горцев ему доступно решение любых проблем. Рассматривай набеги как «злостный разбой» и желая покончить с ними, А. П. Ермолов ввергал чеченцев в беспрецедентную для них войну, открывая кровавую страницу и в истории России. Осознавал ли это главнокомандующий? Ответ может быть только один — нет, не осознавал. Более того, он до конца своей службы оставался в убеждении, что его деятельность на Кав­казе «благородна» — России она принесет новых «верноподанных», а «верноподанным» — мирную жизнь. Во имя этой «патриотической» задачи А. П. Ер­молов и допускал необходимость насилия121. Его дей­ствия в Чечне исполнены противоречивости, драма­тической несогласованности с логикой военачальника, с разумом цивилизованного человека. Внешне казалось: блокада в Чечне стяжает ему новую боевую славу. Однако именно здесь он впервые почувствует! бессмысленность своих усилий. Правда, это произой­дет много позже, перед тем как отзовет его в Петер­бург новый император.

Уже в 1818 г А. П. Ермолов приступил к своей «переселенческой» политике в Чечне. Обращаясь к костековским владельцам, на подвластных землях которых поселились чеченцы, он приказал: «немедленно и без всяких отговорок выгнать и препроводить в Чечню»122; могли остаться лишь те из них, кто был известен своим «трудолюбием и спокойною жизнью»123. На них составлялись списки, которые утверждались на собрании андреевских, аксаевских и костековских владельцев. Если обнаруживалось, что кто-то из включенных в список принял участие в набеге, ответственность нес владелец. В 1818 г. А.П. Ермолов указал на чеченские поселения -
Байрам-аул, Хасав-аул, Генже-аул, Бамат-бек-юрт, Казах-Мурза-юрт, - подлежавшие выселению. «Выгнать тот-час», «боже избави того, кто посмеет ослушаться»124, - грозил он. Такое же решение было принято в отношении чеченцев Кара-агача, а также притеречных поселений: «выслать всех тех людей, которых целое селение признает неблагонадежнымы»125. Российское командование, непосредственно занимавшееся организацией блокады, разрабатывало предложения, принимавшие у главнокомандующего вид жестких решений. Особенно сурово преследова­лись участники набегов. Если устанавливалось, что чеченец принял участие в набеге, то село, где он про­живал, обязывалось выдать его вместе с семьей, в противном случае — все село предавалось огню. Же­стокой каре подвергались «охотники» на казаков, русских людей, солдат, офицеров. «Начальнику войск, по Тереку расположенных», вменялось в обязан­ность, не задумываясь над средствами, всячески ве­сти борьбу с подобным занятием. Предписания об «истреблении деревни», «вырезывании жен и детей» участились осенью 1818 г., с началом установления военно-экономической блокады в Чечне. В эту пору А. П. Ермолов в довольно лапидарной форме изложил свою концепцию покорения Чечни. В предписа­нии полковнику Геркову главнокомандующий окон­чательно решил, что только «одно стеснение чеченцев в необходимых потребностях может им истолковать выгоду покорности»126. Четко придерживаясь этой линии А П. Ермолов даже тогда все еще не расста­вался с «миротворческими» настроениями. Он про­должал верить в возможность избежать войны... Главнокомандующий по-прежнему обещал: те, кто откажется от набегов, «занимаясь спокойно хозяйст­вом и проводя жизнь в тишине», будут «пользо­ваться богатою землею и всеми выгодами, и русские... не сделают (им – ред.) ни малейший обиды, …обогащая их торговлею и свободным сообщением»127.

В 1818 г., после укрепления Назрановского редута, А.П. Ермолов приказал построить на реке Сунже форпост и занять «пространство по течению оной на 50 верст от истока»128. Это был «первый опыт» главнокомандующего, «глухо» встреченный в Чечне: «Чеченцы не произвели ни одного выстрела и, постигая намерения генерала Ермолов, приведены были в ужас»129. А.П. Ермолов лично прибыл на берег Сунжы и заложил крепость Грозную130, что окончательно прояснило чеченскому населению планы российского командования. Пытаясь сорвать строительство, «чеченцы производили беспрестанные нападения на передовые посты, и нередко в ночное время приближались к самому лагерю»131 главнокомандующего. Это вынудило А. П. Ермолова вызвать на подмогу один батальон кабардинского пехотного полка и несколь­ко казачьих команд, перекрывших в ряде мест пере, правы через р. Сунжу и лишивших чеченцев возмож­ности перехода в районы расположения русских войск. «Водворившись» таким образом в центре Чечни А. П. Ермолов стал отбирать у населения земли, «удобные для возделывания и пастбищных мест», где «во все зимнее время укрывают они стада свои от жестокого в горах климата»132. Чеченцы опасались, что главнокомандующий не ограничится возведением крепости и нападет на них. Они скрыли свои семьи в лесах и готовились к обороне. Летом 1818 г. чеченцы призвали к себе на помощь лезгин: «соединившись с ними, поклялись ворваться в... лагерь с обнаженны­ми саблями»133. В течение 1818 г. строительство кре­пости Грозной сопровождалось вооруженными столкновениями с чеченцами, стремившимися по­мешать сооружению русской укрепленной линии. В 1819 г. российское командование завершило по­стройку крепости Внезапной. В задачу последней входило: перекрыть пути из горной Чечни в Кумык­ские равнины и укрепить в целом Кавказскую линию. Еще через год была готова крепость Бурная, представлявшая собой логическое завершение замысла А. П. Ермолова — выставить мощный заслон против горцев. Крепость Бурная, находившаяся на Каспий­ском побережье, позволяла полностью выдвинуть Левое крыло Кавказской линии с Терека к подножью гор. По словам генерала Вельяминова, это была вто­рая «параллель», возведенная А. П. Ермоловым на Кавказе. Она образовалась из крепостей Преградный Стан, Грозная и Внезапная. Последняя служила прикрытием для переправы через Терек у Амир-Аджи-юрта, для укреплений на Аксае и при Горячеводской деревне, крепости Бурной, линии вдоль Кабарды, от Ардона до Каменного моста на Малке и военных по­стов в Бургустане, Хахандуково аула и вершины Тох-тамыша134. Вторая «параллель» хотя и считалась еще незавершенной – она не захватывала всего Западного Кавказа – являлась последним звеном в цепи военно-оборонительных «работ», связанных с организацией военно-экономической и политической блокады Центрального и Северо-Восточного Кавказа. Разумеется, она достаточно плотно стянула и территории, блокировавшие Чечню. Закончив организацию основных опорных пунктов военной блокады.

А.П. Ермолов в 1820 г. уже ставил перед собой задачу упрочения и использования ее в реализации экономических аспектов своей программы. Он видел два главных средства решения это задачи: 1. Добиться, чтобы «способы пропитания их (чеченцев – ред.) и скота были во многом зависящими» от российского командования; 2. Держать чеченцев «в опасении и боязни»135. Подобные методы осуществления блокады использовались также генералом Вельяминовым: «истребление полей их в продолжении пяти лет сразу даст возможность обезоружить их и тем облегчит все дальнейшие действия»136, - прогнозировал генерал. Однако эти принципы далио себе знать гораздо раньше. Уже в 1821 г. А. П. Ермолов в основном контролировал положение в Чечне, хотя до полного ее покорения было еще далеко. Главнокомандующему удалось не только ослабить массовый характер набеговой системы, но и привлечь к борьбе против нее самих чеченцев. В одной из записок, при­сланных полковнику Грекову по поводу положения в Чечне, А. П. Ермолов распорядился: «В поощрение чеченцев к доброму служению, которое они в продолжении двух лет оказывают, вы объявите прощение по 1819 год всем виновным в воровстве или других ша­лостях, кроме смертоубийства»137. По свидетельству Ф. фон Климана, после карательных мер, проведен­ных российским командованием в Чечне, жившие на правом берегу Терека чеченцы под именем «мирных» не только прекратили набеги, но, не раз выдавая их участников, вместе с русскими войсками преследо­вали отряды чеченских баяччи138.

В 1821 г. А. П. Ермолов, желая закрепить достиг­нутое, стал действовать в Чечне еще более энергично и жестко. Он думал об окончательном воплощении в жизнь идеи покорения Чечни. Главнокомандующий отдавал приказы об отправке в Россию «людей вред­ных, возбуждающих чеченцев к беспокойствам, раз­боям и неповиновению»139, переселял чеченцев на левый берег Терека, поручая им не пропускать «хищ­ников», «выгонял» жителей из Малой Атаги, нака­зывал села (например, Шали) «за наглую измену» запрещал качкалыкам жить на Мичике и т. д.140. Вместе с тем А. П. Ермолов не исключал отправки в глубь Чечни карательной экспедиции. Этот вопрос он оставлял на усмотрение полковника Грекова, занимавшегося военно-оперативной деятельностью в Чеч­не Главнокомандующий пояснял, что экспедиция заставляющая «непокорствующих» укрывать своих жен, детей и имущество в лесах в зимнее время, «истолкует» «им выгоду повиновения, а чеченцы, послушные нам, почувствуют разность с ними своего положения и получат к нам более доверенности»141, А.П. Ермолов напоминал полковнику Грекову о продолжающихся набегах карабулаков и чеченцев на Владикавказ и требовал непременного наказания виновных142.

Форсированные действия российского командования в 1821 г. значительно приблизили покорение Чечни. Греков даже считал возможным назначение в Чечню российского пристава для осуществления административного управления. Подобный шаг, однако, А.П. Ермолову казался преждевременным, поскольку чеченцы «едва начинают понимать обязанность повиновения и весьма легко оную нарушают»143. Главнокомандующий вообще был сторонником постепенного административного «внедрения» в традиционный уклад чеченском жизни. Он рекомендовал начинать с «живущих по Тереку»: по его мнению, российское управление должно было легче «прижиться» среди «мирных» чеченцев. К ним в качестве пристава А.П. Ермолов направил капитана Чернова.

Летом 1822 г. А.П. Ермолов вновь подводил итоги военно-политических мероприятий предшествующих лет. Он констатировал: «Большая часть чеченских деревень признает уже власть нашу, а от многих есть у нас аманаты»144. Главнокомандующий был вполне удовлетворен подобным результатом, поскольку «умиротворение» Чечни считалось самой сложной частью программы покорения Большого Кавказа. Однако «успех» в Чечне не шел в сравнение с тем, чего добился А.П. Ермолов в «вольных» обществах Дагестана. Оставаясь во власти идеологии набеговой системы, чеченцы то и дело нарушали распоряжения главнокомандующего. Особое раздражение последнего вызвало известие о том, что летом 1822 г. 194 чеченские семьи с «имуществом», со скотом и «стадами баранов» совершили «побег» из Старого Юрта145. Этот факт А.П. Ермолов расценивал как «опасный», догадываясь, что беженцы «могут…иметь довольно силы возмущать народ»146. Подобные «проступки» носили не единичный характер. Они свидетельствовали о том, что блокаде, которую А.П. Ермолов создавал на протяжении четырех лет, недостает какой-то «детали», без чего в ней постоянно будет ахиллесова пята. Командование не замечало этой важной «детали», оно сосредоточилось лишь на военных аспектах блокады, продуманных «блестяще, неподражаемо»147. Военные линии, разбившие Чечню на секторы с достаточным количеством укреплений, крепостей и регулярной армией, напоминали спрут, зажавший в тиски свою жертву. Казалось, относительно немногочисленное, плохо вооруженные чеченское население, не имевшее опыта ведения войны с регулярной армией, будет бессильно перед российским командованием. Именно так думал А.П. Ермолов. Он и его офицеры, между тем, не заметили, что устанавливая блокаду, они недооценили «гражданские» аспекты «чеченской проблемы», иначе говоря, не учли внутренний социальный уклад чеченцев, трудно или вовсе не поддающийся военному «блокированию».

Историки Кавказской войны и биографы А. П. Ер­молова давно обратили внимание на необычный раз­рыв между сугубо военными мероприятиями этого незаурядного военачальника, призванными служить делу покорения горцев, и «гражданским бытом». Без учета внутренней организации чеченской жизни во­енно-экономическая блокада являлась по меньшей мере вооруженным вторжением. По справедливому замечанию Н. А. Волконского, «удовлетворившись за­манчивою внешностью успеха», А. П. Ермолов «не пошел далее и не заглянул в глубину внутренней жизни и быта умиротворенного населения, в его потребности, а также в народные и преимущественно религиозные стремления, не заметил того, что хотя кратер вулкана очищен, но внутренний огонь далеко не погашен»148. Впрочем, сам Н. А. Волконский, вер­но указавший на непримиримое противоречие между блокадной системой и военно-демократическим укла­дом чеченцев, оставался в стороне от научного пони­мания этого противоречия. Советские авторы вовсе упростили проблему: исповедуя только одну форму­лу — «борьба горцев против самодержавия» — они не замечают ни целей военно-экономической блокады, ни глубокого конфликта с ней чеченского общества. В результате невыясненными остаются многие вопро­сы военно-политической и административной дея­тельности А. П. Ермолова на Большом Кавказе, в том числе и такой — почему в целом единая по своим исходным принципам политика в «феодальных районах» Северного Кавказа вела к одним социаль­но-политическим последствиям, а в «родоплеменных» обществах с переходной социальной структу­рой — к другим? Ответ на этот и другие вопросы мы получим только в том случае, если откажемся от «ермоловского» подхода к проблеме, подхода, отор­ванного от анализа внутренней общественной органи­зации горцев Большого Кавказа.

Источники:
63. Там же, с. 38.
64. Там же, с. 39.
65. Там же, с. 25.
66. Там же, с. 80.
67. Там же, с. 79.
68. См. Гаджиев В.Г. Роль России в истории Дагестана... Немец­кий историк XIX в. Г.Баульгартен писал, что до тех пор, пока ислам и мюридизм не утверди­лись в Дагестане, горцы не ви­дели ничего предосудительного в том, чтобы признать власть русских, которые еще не были для них «гяурами» (Baumgar-ten G. Secbzig Jahre ties kauka sischen Krieges mit besondere Berucksichtigung des Feldzunges im nordlichten Daghestan in Jahre 1839. Leipzig. 1861, S. 21).
69. АКАК, т. б.ч. 2. с 79.
70.Там же, с. 79—80.
71, Там же. с 79.
72. Там же.
73. Там же. с. 80.
74. Там же.
75. ДГСВК, с. 31.
76. Там же.
77. Там же, с. 28-29.
78. Там же, с. 28.
79. Там же.
80. Там же.
81. Там же, с. 29.
82. Там же.
83. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 26.
84. Там же.
85. ДГСВК, с. 33—34.
86. Там же.
87. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 26.
88. Там же.
89. Там же, с 29,
90. Тем же. с. 35, 39—40.
91. ДГСВК, с. 36.
92. Там же, с. 37.
93. Волконский Н.А. Указ. соч., с 10.
94. Там же.
95. ДГСВК, с. 38-39.
96. Волконский Н.А. Указ. соч., с. 11.
97. Там же, с.12.
98. Там же, с.9.
99. Там же, с.13.
100. Там же, с.18.
101. Там же.
102. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 498.
103. Там же.
104. Там же.
105. Там же.
105. Там же.
106. Там же.
107. Там же.
108. Там же.
109. Там же.
110. Там же.
111. Там же: Английский историк Д. Бэдли, осуждавший политику А.П. Ермолова, и не до конца понявший происходившие на Кавказе события, считал, что у русских были «определенные основания» именовать чеченцев «разбойниками» (Baddeley J.F. The Russian Conquest of the Caucasus Lnd. – N.Y. 1908, p. 161-162).
112. АКАК, т.6, ч. 2, с. 499.
113. Там же.
114. Там же.
115. Там же.
116. Там же.
117. Там же.
118. Там же.
119. Там же, с. 500.
120. Мирный аспект ермоловской политики обычно игнорируется историками (См., например, Baddeley J.F. Op. cit., p. 147—163).
121. Bodenstedi Fr. Op. cit, p. 439: Blanch L. Op. cit., P- 24.
122. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 500.
123. Там же.
124. Там же.
125. Там же.
126. Там же, с. 501.
127. Там же.
128. Зубов П. Указ. соч., с. 4..
129. Там же.
130. Там же, с. 5.
131. Там же.
132. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 498.
133. Зубов П. Указ. соч., с. 7.
134. Климан Ф. фон. Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом. – КС, 1894, т.15, с. 526.
136. АКАК, т. 6, ч. 2, с.502.
136. Цит. по кн.: Фадеев А.В. Россия и Кавказ…, с.307.
137. АКАК, т. 6, ч. 2, с.505.
138. Климан Ф. фон. Указ. соч., с. 527.
139. АКАК, т. 6, ч. 2, с. 505
140. Там же.
141. Там же.
142. Там же, с. 506.
143. Там же.
144. Там же.
145. Там же.
146. Там же.
147. Волконский Н.А. Указ. соч., с. 19.
148. Там же.

ЧИТАТЬ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна