Социальные сдвиги происходили не только во внут­ренней жизни тухума. Они отражались в целом на «сообществе» тухумов, дифференцируя их на богатых и бедных. Со временем отдельные тухумы могли уже противопоставить себя целым джаматам: так, два джамата Караха и Нела оказались бессильными пе­ред тухумом Ригин и вынуждены были обратиться за военной помощью к Умма-хану хунзахскому205. Поз­же эти явления стали правилом. Нет необходимости в подробном описании внутреннего устройства и управленческого механизма тухума (в литературе206 эти аспекты освещены достаточно полно). Отметим только: организация тухума была столь традиционна, сколь и совершенна; к тухуму вполне были примени­мы слова Ф. Энгельса: «И что за чудесная организа­ция этот родовой строй во всей его наивности и про­стоте! Без солдат, жандармов и полицейских, без дворян, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без судебных процессов — все идет своим установленным порядком. Всякие споры и распри разрешаются сообща теми, кого они касаются, — родом или племенем, или отдельными родами между собой: лишь как самое крайнее, редко применяемое средство грозит кровная месть»207 .

Отдельно следует сказать о сельской общине. Как и тухум, она отличалась замкнутостью, господством натурального хозяйства с преобладанием родовых производственных отношений. В генезисе дагестан­ской сельской общины не последнюю роль играл ту­хум со своей архаичностью и традиционностью во внутренней организации. В частности, существовала четкая преемственность между тухумом и сельской общиной в управленческой структуре. На их «генети­ческую» связь не раз указывали исследователи. Так, М. М. Ковалевский полагал, что образование терри­ториальных общин породило особую сельскую адми­нистрацию, которая складывалась «по типу» тухумной208. Он указывал на наличие в сельской общине, как и в тухуме, старшины, общинного собрания, в ко­тором могли участвовать все совершеннолетние муж­ского пола209. На идентичность управленческого «ап­парата» сельской общины и тухума указывал также И. П. Петрушевский: он называл старшину, сельский сход, сельского муллу, помощника старшины и пр.210 Новейшие исследования подтвердили историческое единство сельской общины и тухума211. Конечно, сходство управленческой и других структур тухума и сельской общины — показатель высокой организации прежде всего самого тухума, «сумевшего» передать свои организационные принципы новому типу общи­ны. Более важным, однако, было другое: историко-генетическая связь тухума и сельской общины сви­детельствовала о сравнительно позднем происхож­дении территориальной общины в Дагестане и о том, что в своей социальной эволюции она еще не достиг­ла уровня разложения. М. М. Ковалевский, как на признак позднего появления дагестанской сельской общины, куда входило несколько тухумов, указывал на традицию избрания старейшины сельской общины исключительно из членов «одного какого-нибудь ро­да, как бы велико ни было число последних в окру­ге»212. Х.-М. Хашаев также относил формирование сельских общин в Дагестане к новому времени (XVII—XVIII вв.): по мнению историка, они образо­вались «из людей, пришедших с гор»213.

Социальные сдвиги в общине, внутри которой пре­обладали «первобытно-общинные производственные отношения»214, стали заметны лишь в XVIII — первой половине XIX в. Чаще их связывают с ростом влия­ния политических образований горного Дагестана (ханств, уцмийств)215. Однако это влияние было лишь внешним фактором. Основные причины сдвигов состояли в «подвижности» двух социальных сил — родовой знати и рядовых общинников — внутри сельской общины. Это подтверждается самим харак­тером изменений в общине, где в XVIII — первой половине XIX в. при сохранении родовой демократии «выборные должности превращались в наследствен­ное представительство» феодализировавшейся тухумной аристократии, в руках которой со временем по­являлось и больше земли и даже зависимые люди216. Под воздействием подобных сдвигов тухумные на­чала, когда-то «навязанные» сельской общине, неиз­менно отступали. Отступление от «тухумности» у сельской общины наметилось во второй половине XVIII в. Уже тогда началось расселение по соседст­ву, пользование общими земельными угодьями (пастбищами, лугами), участие в военных походах, во время которых становилось возможным «группи­рование по табунам, а не по тухумам, как ранее»217. В ряде районов горного Дагестана этот процесс про­текал ускоренно. Так, к началу XIX в. в Тальском обществе имелось 32 табуна218. С. В. Юшков также указывал на «разрушение» в первой половине XIX в. тухумных основ сельской общины219: уже тогда у даргинцев утрачивались даже родовые прозвища; са­мое родство далее 4-й и 5-й степени на практике никакого значения не имело220.

Более ощутимо социальные перемены коснулись сферы управления. Рядом со старейшиной, главным административным лицом общины, начинал действовать кадий — судья по религиозным делам. Старей­шина как представитель «адатного режима» и консер­вативных начал постепенно уступал свои позиции носителю шариата, идеологу классового общества — кадию. Но этот процесс протекал медленно. Здесь имело значение и то, что главы сельских общин сами приспосабливались к новым отношениям, мешая ка­диям в доступе к управлению, и то, что многие ста­рейшины в джаматах являлись еще и военачальни­ками, обеспечивая себе относительно прочный соци­альный статус. Так, в начале XIX в. унцукульцы, араканцы и белоканы под руководством своих ста­рейшин в поисках военной добычи совершали «набе­ги до Ахалциха и оттуда на Грузию»221. Так же поступали старейшины андалалских и хидалалских сельских общин, выступавшие в роли руководителей военных набегов222. Как видно, в условиях явных перемен в сельской общине ее старшина, ранее за­нятый решением внутренних вопросов (главный из них — организация сельскохозяйственных работ), активно вовлекался в набеговую практику в роли ее организатора. Это, в свою очередь, еще больше сбли­жало его с родовой знатью, стремившейся к собст­венности и социальным привилегиям. В целом же, опираясь на совет старейшин и народное собрание, старейшина утверждал в сельской общине «дружин­ное начало» — пролог к созданию военно-политиче­ского образования.

Наблюдавшиеся в сельской общине закономерно­сти действовали шире и заметнее в масштабах «воль­ного» общества, представлявшего собой примитивную организацию сельских общин периода военной демо­кратии223. И в «вольном» обществе главенствовал старейшина, чаще именуемый «предводителем», «вое­начальником». Вместе с тем появились общества во главе с кадием, духовным лицом, постепенно стано­вившимся еще и военным, и светским руководителем. Но особенность социального восхождения кадия со­стояла в сохранении у него до определенного време­ни ограниченного влияния на внутренние дела обще­ства: сказывалась социальная сила сельской общины, входившей в «вольное» общество и приверженной собственным традициям; власть акушинского кадия, например, была обширна в военное время, а в мир­ное — серьезно ограничивалась народным собранием и старшинами224. Ограничения со временем преодо­левались неумолимо возраставшим социальным по­тенциалом кадия: как лицо, получавшее за свою общественную службу закат (подать) и часть военной добычи, кадий приобретал не только собственность, но и политико-идеологическое влияние. В социаль­ном облике кадия XVIII — начале XIX в. видны были признаки превращения военного и духовного предво­дителя в феодала225. Уже указывалось: примерно так действовали и старшины; каратинский Курбан, унцукульский Hyp-Магомед, дидоевский Жабо, су­мевшие сосредоточить в своих руках богатство и власть. Однако «светские» старшины и военачаль­ники, в отличие от кадия, значительно меньше были подготовлены к переменам: над ними продолжали довлеть нравственные и правовые нормы адата. В этом отношении кадий неизмеримо превосходил их. Менее отягощенный предрассудками родового общества, он имел в своем арсенале более совершенный, чем адат, свод законов — шариат, сложившуюся идеологиче­скую систему мусульманских догматов, нацеливав­ших общинников на войну за пределами общины, особенно — с «неверными». Последнее оказывалось особенно важным в условиях, когда война станови­лась источником «собирания» частной собственности, так необходимой для раскола общества на классы.

Социальная эволюция кадия, занявшего в конце XVIII — первой половины XIX в. видное место в жизни горного Дагестана, лучше проиллюстрировать на примере Акуша-Дарго, крупного союза «вольных» обществ. Во главе этого союза был кадий. В первой половине XIX в. он владел уже лучшими земельными участками, частью отторгнутыми от общинных зе­мель, частью полученными от казикумухского шамхала и акушинского общества226. Он имел собствен­ные сенокосные угодья, стада мелкого и крупного рогатого скота, взимал с общинников различного рода подати. Эти социальные привилегии превращали акушинского кадия из главы союза «вольных» об­ществ в политического и феодального владетеля. В 20—30-е гг. XIX в. российское командование в Да­гестане фактически относилось к акушинскому кадию как к владетелю.

В Акуша-Дарго происходил и другой процесс — феодализации знати, состоявшей из кадиевской про­слойки. Здесь во главе каждой сельской общины ста­новился кадий, который, как и глава Акуша-Дарго, имел свои участки земель, стада овец, получал от сельского общества различные вознаграждения, в том числе «закат», взимал штрафы и т. д.227 Духовная знать пополнялась также будунами. Таким образом создавалась иерархическая лестница, высшую ступеньку которой занимал главный кадий.

Акушинский кадий являлся верховным правителем, судьей и военачальником союза «вольных» обществ, составлявших Акуша-Дарго. В его функции входило: сбор ополчения и руководство им во время военных походов, решение вопросов войны и мира, отношения с другими «вольными» обществами и феодальными владетелями. Раз в год он собирал представителей 5 «вольных» обществ, входивших в Акуша-Дарго, и обсуждал с ними наиболее важные вопросы жизни союза. В периоды между общим собранием «вольных» обществ постоянно действующим органом уп­равления являлся высший совет во главе с главным кадием228.

Акушинский кадий, как видно, напоминал грече­ского басилия, у которого «помимо военных, были еще жреческие и судейские полномочия; последние не были точно определены, первыми он обладал как верховный представитель племени или союза пле­мен»229. Главный и отличительный признак управлен­ческой функции акушинского кадия — военное предводительство: наличие при этом «совета вождей и народного собрания означает только военную демо­кратию»230, — писал Ф. Энгельс.

Каждое «вольное» общество, входившее в Акуша-Дарго, возглавлял свой кадий. Несмотря на статус помощника главного, акушинского кадия, он в пре­делах своего общества имел значительный социаль­ный вес: кадий цудахарского «вольного» общества, например, сумел даже превратить свою власть в на­следственную231, в то время когда другие главы «вольных» обществ оставались выборными на сель­ских сходах. В компетенцию местного кадия (в пре­делах своего «вольного» общества) входило решение такого же круга вопросов, которым ведал главный акушинский кадий.

В Акуша-Дарго влиятельной оставалась старшин­ская прослойка. Однако она уже явно уступала ду­ховной знати. Как и кадии, старшины избирались сельским сходом, но в отличие от них занимали «низовое» административное положение и вели в ос­новном хозяйственные дела своей общины.

Нижний слой Акуша-Дарго составляли общинни­ки; но и среди них намечалось уже социальное рас­слоение: родовая знать имела рабов — пленников (лачьи). Схожая с Акуша-Дарго социальная и управ­ленческая структура сложилась и в таком крупном союзе «вольных» обществ, как Каба-Дарго. Незна­чительные различия касались главным образом соци­ального статуса группировок родовой знати: в Каба-Дарго, например, старшины пользовались большим, нежели в Акуша-Дарго, влиянием, зато институт наследственного кадия в Андалял вырос из институ­та главного наследственного имама; местные жители называли его дибиром232.

В возвышении акушинского кадия примечательна еще одна важная черта: по мере усиления его власти внутри союза «вольных» обществ он приобретал вли­яние за его пределами. По оценке Ф. И. Гене, аку­шинский кадий первенствовал в отношениях с Сюргинским союзом, также возглавляемым кадием. Кро­ме того, от него зависели кадии других даргинских союзов сельских общин233.

В конце XVIII — начале XIX в. кадий Акуша-Дарго стоял уже на том пути, который его «собратья» — ханы, уцмии, беки — прошли задолго до этого. Запоздав в своем социальном возвышении, он, однако, обладал не меньшей, а в ряде случаев даже большей властью, чем владетели, успевшие обрести титулы ханов и беков. В результате, в начале XIX в. к Акуша-Дарго присоединяется Каба-Дарго, нахо­дившееся в зависимости от уцмия Кайтагского234. Имели значение и централизаторские поползнове­ния235 акушинского кадия, стремившегося к упроче­нию как своего политического положения внутри союза, так и — с помощью своих «сателлитов» — военного потенциала: Акуша-Дарго считалось одним из центров набеговой активности236. Вслед за Каба-Дарго к Акуша-Дарго присоединилось Кудалинское общество237, что еще больше убеждает в мысли, что акушинский кадий оказался на гребне объединитель­ного процесса, в русле которого создаются ранние политические образования. В свете этого акушинско­го кадия следует квалифицировать как прообраз го­сударственного деятеля эпохи возникновения государственности: не случайно кадий Акуша-Дарго от имени всех верхнедаргинцев принимал участие в «ко­ронации» вновь избиравшегося шамхала Тарковско­го238. Рост политического влияния акушинского ка­дия хорошо отразили народные предания. В одном из них — «О приходе в сел. Акуша Надир-шаха» — персидский шах, известный полководец, властитель, удивлен высоким положением кадия и решает «за­брать дочку такого авторитетного человека как акушинский кадий»239.

Путь возвышения кадия, как социального, полити­ческого и духовного лица, прослеживается на при­мере и других союзов «вольных» обществ. Если взять один из них — Гапш, то хорошо видно, что вначале каждое сельское общество, входившее в этот союз, возглавлялось выборным старшиной, называвшимся «кавха»240. В его функции входило решение хозяй­ственных и общественно-политических вопросов. Со временем, особенно после принятия ислама, посте­пенно главами этих обществ становятся кадии241. Как и ранее сельский старшина, они выбирались на народном сходе. Но в отличие от старшины, кадий значительно расширил круг своих обязанностей. Он возглавил не только всю общественную и хозяйст­венную сферу общества, но и стал вершить суд по шариату, превращаясь в регулятора социальной, се­мейной и личной жизни верующих242. Новые функ­ции кадия немало способствовали тому, чтобы об­щество за «религиозную» и другую деятельность воз­награждало его материально. Возглавив союз об­ществ Гапш и потребовав для себя «добавочный продукт», кадии произвел своего рода переворот. Во главе общества стало новое политическое и ду­ховное лицо с неизмеримо большей социальной и административной властью, чем имел старшина. По­добное произошло и в Сюргинском союзе сельских обществ, где кадий превратился в наследственное высшее духовное и административное лицо244. Путь социального восхождения кадия в Акуша-Дарго, Каба-Дарго, Гапш, Сюрга и др. был типичным для «вольных» обществ накануне Кавказской войны. Слу­чались, однако, исключения, когда старшина не толь­ко удерживался во главе союза обществ, но и дости­гал статуса кадия. Так, в Ахтыпаринском союзе обществ во главе сельских общин стояли аксакалы. Они избирались на народных сходах из числа наи­более влиятельных тухумов. Подчинение сельской общины аксакалу было неустойчивым: оно усилива­лось во время войны и ослабевало в обычных усло­виях245. Постоянные войны общинников Ахтыпаринского общества с соседями привели к возникновению нового сословия — бахтичияры: они приобретали «богатство путем грабежа соседних лезгинских селе­ний и набегов в другие места»246. Опираясь на бахтичияров, судя по всему, старшина укрепил свое поло­жение главы Ахтыпаринского общества. Глава такого союза «вольных» обществ, как Ахтыпаринский, не имел, однако, таких социально-политических перс­пектив, как кадий. Не обладая идеологическим арсе­налом кадия, старшина, если даже ему удавалось мобилизовать внутренние силы, как правило, не до­стигал внешнеполитических успехов. Особенно «бес­перспективными» были старшины «вольных» обществ, находившихся во владениях хана, уцмия и т. д. Что касается кадия, то даже в этих условиях он вполне мог преуспевать, подчас соперничая своим общест­венным влиянием с самим владетелем. Так было, например, в Кайтаге, где наряду с уцмием возвышал­ся кадий, мнение которого считалось решающим247. Аналогично обстояли дела в обществах Кубачей и Уркараха248.

В целом же феодализировавшаяся общинная знать (старшины, кадий, военачальники), выделившаяся в особый слой собственников, уже успела оторваться от рядовых общинников и фактически перестала быть узденством249. Она представляла собой «проме­жуточный» слой зарождавшегося феодального обще­ства, который еще не вырос «в организованный эксплуататорский класс» , но уже отходил от произ­водственных отношений, ранее господствовавших внутри общины, и неумолимо стремился к качест­венно новому положению высшего сословия. В XVIII — первой половине XIX в. этот мощный процесс, имев­ший социальные последствия не только для горного Дагестана, но и для ряда других районов Кавказа, осложнялся трудностями, которые придавали ему из­вестную специфику. Основанная на скотоводстве горская экономика оказалась не в состоянии обеспечить достаточные темпы роста новых обществен­ных отношений. Скотоводческое хозяйство, где мно­гое регулировалось (в отношении к собственности на землю, организации производства, распределения и т. д.) нормами родового строя, могло привести «вольные» общества лишь к имущественному нера­венству и явно сдерживало дальнейшую социальную дифференциацию, ведшую к классообразованию. В этих условиях в качестве компенсирующего экономиче­ского фактора выступила набеговая система, ставшая не только материальной, но и идеологической осно­вой формирования «высшего сословия» «вольных» обществ горного Дагестана, ускорившей процессы феодализации251. Она вызвала прежде всего рассло­ение общинников, которое представляется длитель­ным и поэтапным процессом. Имущественная диф­ференциация — первая его стадия, — привела в дви­жение и верхний и нижний слои общинников, вы­звала к жизни идею частной собственности, ориен­тировавшую на поиски источников этой собствен­ности.

Источники:
205. Магомедов P.M. Указ. соч., с. 53.
206. См. Магомедов P.M. Указ. соч., с. 50—54; Хашаев Х.-М. Общественный строй Дагеста­на..., с. 220—221; Алиев Б.Г. Каба-Дарго..., с. 152—157 и др.
207. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 97.
208. Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе..., с. 159.
209. Там же.
210. Петрушевский И.П. Указ. соч., с. 34.
211. Алиев Б.Г. Каба-Дарго..., с. 161.
212. Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе…, с. 159-160.
213. Хашаев Х.-М. Общественный строй Дагестана…, с. 223.
214. Магомедов Р.М. Указ. соч., с. 44.
215. Там же, с.44, 47-48.
216. Петрушевский И.П. Указ. соч., с. 35.
217. Там же.
218. Там же.
219. Юшков С.В. Указ. соч., с. 76.
220. Там же.
221. Магомедов P.M. Указ. соч., с. 70.
222. Там же, с. 71.
223. Там же, с. 67.
224. Гаджиев В.Г. Союзы сельских общин Дагестана..., с. 20.
225. Магомедов P.M. Указ. соч., с. 67—68.
226. Алиев Б.Г. Акуша-Дарго..., с. 13 (автореферат канд. дисс.).
227. Там же, с. 14.
228. Там же, с. 21.
229. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 107.
230. Там же.
231. Алиев Б.Г. Акуша-Дарго..., с. 21 (автореферат).
232. Айтеров Т. Институт главного наследственного кади (перво­начально имама) в политиче­ской системе Андалала конца XVI — перв. пол. XVIII в. — В кн.: Духовенство и политическая жизнь на Ближнем и Среднем Востоке в период феодализма. М., 1983, с. 5.
233. Гене Ф.И. Сведения о горном Дагестане. 1835—1836 гг. — В кн.: История, география и этнография Дагестана на XVIII—XIX вв. М., 1958, с. 346.
234. Алиев Б.Г. Каба-Дарго..., с. 42—43.
235. М.-С.К.Умаханов рассматрива­ет этот факт только как жела­ние Каба-Дарго «освободиться от гнета» уцмия Кайтагского. (См. Умаханов М.-С.К. Политические взаимоотношения союзов сельских обществ Дагестана в XVII—XVIII вв. — Общественный строй союзов сельских общин Дагестана в XVIII — нач. XIX в.). Махачкала, 1981, с. 65.
236. АКАК, т. I, с. 136.
237. Умаханов М.-С.К. Указ. соч., с. 65.
238. Памятники обычного права Дагестана XVII—XIX вв. М., 1965, с. 15.
239. Предания и легенды народов Дагестана. — Общественный строй союзов сельских общин Дагестана в XVIII — нач. XIX в. Махачкала, 1981, с. 159.
240. Алиев Б.Г. К вопросу об адми­нистративно-политической структуре общества Гапш в XVIII—XIX вв. Махачкала, 1981, с. 159.
241. Там же, с. 201.
242. Там же, с. 202.
243. Там же, с. 203.
244. Алиев Б.Г. Общественный строй Сюргинского союза сельских общин..., с. 53—54.
245. Маршаев Р.Г. Указ. соч., с. 115.
246. Там же.
247. Умаханов М.-С.К. Указ. соч., с. 69; Символом возраставшей роли кайтагского кадия явля­лось то, что у него хранились «Постановления кайтагского уцмия Рустам-хана». (См. Из истории права народов Даге­стана. Махачкала, 1968, с. 176).
248. Умаханов М.-С.К. Указ. соч., с. 69.
249. Алиев Б.Г. Общественный строй Сюргинского союза сельских общин..., с. 59.
250. Там же.
251. Гамрекели В.Н. Вопросы взаи­моотношений... (докт. дисс.), с. 481; Робакидзе А.И. Указ. соч., с. 22—23; Шамиладзе В.М. Указ. соч., с. 279.




при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна