На Северо-Западном Кав­казе общественно-экономические процессы, включая Кавказскую войну, при всем сходстве с районами Большого Кавказа, протекали своеобразно. В XVIII — первой половине XIX в. основу организации обще­ственной жизни адыгских племен составляла сель­ская община («псухо»)430. Это отмечали не только советские, но и дореволюционные историки, указав­шие на позднее (первая половина XIX в,)431 проис­хождение территориальной общины и господство в ней родовой организации432. Соотношение «родового» и «территориального» в адыгской общине по Ф. И, Леонтовичу выражалось в следующем: «Об­щина... еще не успела вытеснить из народной жизни старые родовые формы... роды... раздробились по общинам на части, живут разбросанно по разным местам, часто значительно удаленным одно от дру­гого»433. Подобная «реорганизация» родовой общины в территориальную в столь сжатые сроки (за полстолетие!) не представлялась возможной. Вместе с тем не подлежит сомнению, что именно к этому периоду относится интенсивный процесс формирова­ния территориальной общины. В XIX в. адыгское «псухо», сочетавшее родовые элементы с принципами сельской общины, являло собой общину переходного типа434. Такие общины, как адыгскую, К. Маркс от­носил к промежуточной стадии между первичной формацией и вторичной435. Подобная оценка особен­но применима к так называемым «демократическим» племенам, наиболее отчетливо сохранившим черты древних родовых отношений436. У этих племен груп­па родственных семей, связанных общим происхож­дением по мужской линии, составляла род — «ачих», — членов которого объединяла обязанность кровной мести и взаимопомощи437. «Ачих» имел ряд хозяйственных функций: обработка земли, предо­ставление во временное пользование сельскохозяй­ственных орудий, решение вопросов о сроках пахоты и сева438. Основной же единицей в социально-эко­номической структуре «демократических» племен бы­ла патронимическая семья. По данным М. А. Меретукова, «большой дом» в шапсугской общине представ­лял собой хозяйственный и идеологический центр Состоявшая из 50 и более членов, адыгская семья отличалась устойчивостью, объяснявшейся скотовод­ческим направлением хозяйственной деятельности «демократических» племен; для лучшей организации содержания и охраны скота «сохранялся» не только «большой дом», но и создавались «союзы» численно небольших семей. «Большой дом» был тесно связан с «ачих» (родом) традиционными общими обязанностями — взаимопомощью, кровной местью, сохра­нявшимися формами родовой собственности (напри­мер, общие мельницы)440. Родовое единство давало о себе знать также в сфере землевладения и земле­пользования. Патронимические семьи у «демократиче­ских» племен стремились иметь заделы земли в не­посредственной близости от членов своего клана. При совместной обработке земли, широко практико­вавшейся у «демократических» племен, объединялись по 4 и более семьи. Такое объединение, называв­шееся «зэцей», делило общий урожай посемейно441. Это не исключало, однако, существование у шапсу­гов и натухайцев «автономных» семейных земледель­ческих хозяйств442. «Автономность» последних была едва заметна, когда возникали вопросы, входящие в компетенцию общины — раздел земли, использова­ние орудий труда и т. д. Впрочем, и здесь многое оставалось неясным; наряду с родовыми порядками можно было заметить устои индивидуальной семьи. Иначе говоря, патронимическая семья продолжала сохранять с «ачих» тесное единство не только в куль­турных традициях, но и в реальных производствен­ных взаимосвязях. Наиболее высокой формой об­щественной организации адыгов являлись «братства» («тлеух»), состоявшие из союзов нескольких родов. В XVIII — первой половине XIX в. многие авторы, непосредственно наблюдавшие жизнь «демократиче­ских» племен, указывали на распространенность у них подобных братств. Джеймс Белл, претендовав­ший на приоритет в описании адыгского «тлеух», называл эти союзы «необыкновенной чертой черкес­ского общественного строя»443. По его мнению, «тлеух» являлись «правлением Черкесии, и всякое улучшение, которое пожелали бы ввести в это прав­ление, должно быть произведено на основе братств и привить к ним, так как братства глубоко укорени­лись в привычки и психологию черкесов»444. Защита друг друга перед лицом внешней опасности, оказание члену братства материальной помощи, запрещение браков внутри братства, наличие у братства собст­венного имени или названия — таковы основные принципы, на которых покоился «тлеух» у «демокра­тических» племен445. Появление среди адыгов сооб­ществ в виде «братств» Джеймс Белл относил «к очень глубокой древности»446. С его «датировкой», подчеркивавшей архаичность адыгского «тлеух», со­глашался В. К. Гарданов447.

Хан-Гирей связывал возникновение «братств» с «умножением дворянства» среди «демократических» племен; такие «братства», с его точки зрения, созда­вались «более всего для достижения независимости или вольного состояния и ниспровержения власти господствующего класса»448. По Хан-Гирею, тлеух являлся «гробом власти высшего класса во всей Закубанской Черкесии»; благодаря «братствам» «про­стой класс» «демократических» племен «достиг до совершенной вольности, пагубной, — как считал Хан-Гирей, — для высшего класса всей Черкесии» 449.

Советский историк В. К. Гарданов рассматривал адыгские «братства» как ровнородственные органи­зации, фратрии, выросшие из сегментации одного начального рода, и подчеркивал их «широкий демо­кратизм»450. В них он находил все основные устои — экзогамию, родовую взаимопомощь, кровную месть и др. — характерные родовой организации общества. Вместе с тем в «братствах» В. К. Гарданов видел «основную ячейку политического объединения адыг­ского крестьянства»451. Но историк отрицал наличие у «тлеух» официального главы, объясняя это анти­феодальной нацеленностью и демократизмом самого «тлеух». Бесспорно, «братства» у «демократических» племен, первоначально напоминавшие ирокезские фратрии, со временем, особенно в XVIII — первой половине XIX в., приобрели четкий социальный об­лик. Их интенсивное формирование, вызванное уси­лившейся борьбой стремившейся к господству ро­довой знатью, явно происходило на базе разлагав­шихся родовых отношений; об этом свидетельство­вала также широкая практика приема в соплеменни­ки любого «...из другого племени», «какого бы он ни был рода и звания»452. Последнее уже само по себе предполагало наличие внутри «братства» элементов социальной неоднородности. Кроме того, обществен­ный союз, каким был «тлеух», будучи более высокой формой ассоциации, чем род, понятно, не мог не иметь собственного управления. По мнению М. М. Ко­валевского, в тех местностях, в которых отдельные роды входили «в состав более обширных соедине­ний — братств, права родовых собраний» переноси­лись «на собрание всего братства или «тлеуха»453 Он указывал на «старейшин», или «тамата», возглав­лявших братства454. Задолго до М. М. Ковалевского об этом же писал очевидец, Джеймс Белл. По его сви­детельству, «каждое братство» возглавлялось «сво­ими старейшинами»; чтобы занять положение главы братства, — как утверждал путешественник, — необ­ходимо было обладать «посеребрянной сединой бо­родой» и «превосходством как на советах, так и по­всюду»455. В наше время наблюдения дореволюцион­ных авторов нашли свое подтверждение. Согласно этнографическим данным, споры, возникавшие внут­ри братства, решались судом старейшин456. Действо­вал также совет старейшин, обсуждавший вопросы взаимопомощи, кровной мести и другие функции управления. Иначе говоря, адыгские «братства», вы­росшие из родовой организации, унаследовали его традиционные начала в области управления. В этом отношении они напоминали чеченские тукхумы, так­же формировавшиеся из отдельных родов. Проис­ходившие на фоне традиционного управления родом, изменения в управленческой практике «братств» ка­сались не столько принципов, сколько «масштабов»: советы старейшин «братств» решали задачи более широкой общественной значимости. Естественно, со временем, по мере происходивших внутренних соци­альных перемен, связанных с феодализацией адыг­ских «братств», родовые начала в организации управ­ления постепенно уступали развивавшимся социаль­но-классовым: у «братств» появлялась «управленче­ская» прослойка, ориентированная на власть и выте­кающие из нее социальные привилегии. На этой ста­дии эволюции адыгские «тлеух» особенно широко практиковали прием в свой состав беглецов-чуже­родцев. Это вело к превращению «тлеух» в «союзы присяжных братьев»; именно они в конечном счете и становились тем общественным организмом, кото­рый в адыгском обществе при его переходе к феода­лизму занял важнейшее место. Такие «новые» адыг­ские «братства», как «Союзы присяжных братьев», насчитывавшие в своем составе до двух и более тысяч человек457 и являвшиеся основным видом «прав­ления Черкессии», представляли собой «сообщест­ва» переходного характера. Их влияние на социаль­ную жизнь «демократических» племен было столь огромно, что В. К. Гарданов видел в них «классовый союз крестьянства против дворян»458. Нечто подобное имели в виду Джеймс Белл и Хан-Гирей, также под­черкивавшие «антидворянскую» нацеленность «Сою­зов присяжных братьев». Такая оценка адыгских братств переходного периода вытекала из той роли, которую они сыграли в общественном перевороте конца XVIII в. (события Бзиоко-Зауо).

В этой связи отдельно следует сказать о «дво­рянском классе» «демократических» племен и об от­ношениях его с адыгскими «братствами».

Социально-иерархический феодальный вид «демо­кратическим» племенам Северо-Западного Кавказа придавало прежде всего появление у них «сословия» уорков, в дореволюционной литературе приравненное к «дворянству». Установлено: уоркское «сословие» сформировалось из адыгских фамилий, родов. Число их было невелико: например, у самого крупного адыгского племени — шапсугов, насчитывавшего бо­лее 200 тыс. человек, образовалось восемь «дворян­ских фамилий»: Абат, Немере, Шеретлок, Цюх, Горкоз, Улагай, Бчый, Тгагурз459 ; у натухайцев сложилось всего шесть, у абадзехов — семь460.

Господство и влияние уорков «демократических» племен распространялись в основном на рабов-не­вольников и, частично, на отдельные наиболее слабые роды (например, «дворянский» род Абат «держал» в зависимости фамилию Кобле461. Но чаще уорки не пользовались «влиянием дальше своей общины («псухо»)462. Подчинение невольника внутри общины основывалось на его положении пленного, подчине­ние свободных общинников — на покровительстве сильного рода над слабым. Отношения «господства и подчинения», появлявшиеся в «демократических» племенах благодаря уоркам, не затрагивали, однако, сферу землевладения, где родовая форма собствен­ности сохраняла прежний свой вид. Более того, эти отношения не успели достигнуть той строгой степени регламентации, которая необходима, чтобы они по­лучили правовое выражение. Однако уорки, судя по источникам, не раз предпринимали действия, направ­ленные на установление своего господства над об­щинниками. Хан-Гирей и Л. Я. Люлье свидетельст­вовали о настойчивых попытках «дворянских» родов поставить в зависимость свободных общинников — фокотлей, намереваясь превратить их в зависимое от себя сословие. В этих поползновениях, вызвавших острый конфликт между уорками и общинниками, следует искать истоки и суть событий 1796 г. Нака­нуне восстания в Бзиоко-Зауо абадзехские уорки в очередной раз предпринимали усилия, чтобы «до­стигнуть звания и положения пши (князей), суще­ствовавших у бжедугов, темиргоевцев, бесланоевцев, кабардинцев и некоторых других адыгских пле­мен»463. По мнению А. Н. Дьячкова-Тарасова, автора историко-этнографического очерка об абадзехах, демократические порядки у абадзехов были столь силь­ны, что попытки уорков возобладать над фокотлями «остались тщетными»: как и прежде, общины продол­жали управляться «сами собой»464. Более того, столк­новение, происшедшее на этой почве в 1796 г., при­вело к тому, что уорки «демократических» племен, потерпев поражение от общинников, окончательно потеряли свои привилегии. Дело дошло до того, что «цена крови» (тлоувас) уорка отныне приравнивалась к цене жизни свободного общинника-фокотля (зосха)465: ранее за убийство уорка платили 42 сха, фокотля — 20466.

По-видимому, ошибочно было бы полагать, будто одни только события Бзиоко-Зауо низвели уорков до положения рядовых фокотлей, как, впрочем, и думать, что в 1796 г. столкнулись лишь две силы — феодальные и антифеодальные. Процесс феодализа­ции «демократических» племен был более многогра­нен и сложен, чем наши представления о нем, подчас сводящие дело к борьбе между «злом и добром». В свое время всплывшие на социальную поверхность уорки — представители небольшого числа западно-адыгских родов, не «исчерпали» собой социальный потенциал, имевшийся в адыгском обществе: в XVIII — первой половине XIX в. на пути, по которому некогда прошли уоркские роды, оказывались и адыгские «братства», «управленческая» прослойка которых также стала обнаруживать стремление к социальным привилегиям. Специфика генезиса фео­дальных отношений в западноадыгском обществе, по-видимому, выражалась именно в том, что наряду с отдельными родами на путь феодализации стано­вились и союзы родов — «тлеух». В переходный период особенностью развития уоркских родов и «тлеух» являлось их противоборство. Столкновение между ними в XVIII — первой половине XIX в. пред­ставляло собой не только борьбу феодальных и анти­феодальных тенденций, но и двух социальных груп­пировок, одинаково претендовавших на социальные преимущества. Не случайным являлся тот факт, что борьбу рядовых фокотлей против феодальных притя­заний уорков возглавляла набиравшая силу старшин­ская знать, позиции которой значительно укрепились среди общинников после 1796 г. — «общественного переворота», являвшегося для этой знати серьезным шагом к новому общественному положению. В сущ­ности мысль о главенствующей роли «верхнего» слоя общинников в основных социальных событиях, про­исходивших в «демократических» племенах, выска­зывалась дореволюционными авторами. Хан-Гирей, например, старшин из фокотлей называл «красно­речивыми», «управляющими», «умами народа», высту­павшими против «высшего класса — дворянства»467. О социальном восхождении общинной знати свиде­тельствовал документ, в свое время приведенный М. В. Покровским. «Лет двадцать тому назад, — отмечалось в нем, — политическое состояние Восточ­ного берега было следующее: вся власть находилась в руках узденей (уорков — ред.), равных между собою; им принадлежали земли, и простой народ, на них населенный, составлял их вассалов, совершен­но как во время феодального правления Европы в средние века. Но возле узденей родилось сословие тохов (фокотлей — ред.) — вольных людей, обога­тившихся торговлею и ремеслами... Сословие сие весьма увеличилось и составляет сильнейшую партию на Восточном берегу. Оно постепенно родилось и развивалось у всех других горских народов»468. О том, что выдвижение родовой знати из среды адыг­ских «братств» — явление более позднее, писал и Хан-Гирей. Но он обратил внимание и на другое — на зависимость социального роста старшинской знати от близости к морю, от прибрежной торговли469 . Это не означало, однако, что социальные сдвиги происходили только у прибрежных шапсугов и натухайцев. Тот же Хан-Гирей подчеркивал «страшное усиление в горах класса вольных земледельцев»470. Повсеместное выделение родовой знати в адыгских «братствах» и укрепление его материального положения были столь заметными в первой половине XIX в., что «некоторые тльфокотли... были богаче уорков»471. Эта прослойка и играла первостепенную роль в борь­бе против господства уорков, смысл которой для старшин из адыгских «братств» состоял, однако, не только в уничтожении владельческих прав дворян­ства. Выделившаяся из среды фокотлей знать пыта­лась в этой борьбе расчистить одновременно путь для собственного возвышения и обеспечить себе возможность в будущем эксплуатировать соплемен­ников472. В первой половине XIX в. среди абадзехов, например, некоторые старшинские роды заняли веду­щие социальные позиции и фактически приобрели статус «уорка». К таким родам, выделившимся из старшинских фамилий фокотлей, барон К. Ф. Сталь относил: Джаубатыр, Аджи-Кляж, Унароко, Хатко, Аджимоко, Жандаур и др.473. По данным М. И. Ве-нюкова, всего у абадзехов насчитывалось 15 родов, пользовавшихся «почти таким же уважением в наро­де, как и самые уздени»474. Чтобы представить, сколь необычным оказался процесс выдвижения в разряд привилегированных родов из числа фамилии фокот­лей, напомним: в XVIII в. Г.-Ю. Клапрот не находил у абадзехов «никаких князей, а только старшин и узденей»; число последних определялось 4-мя родо­выми союзами: Энамок, Энчико, Эджигх и Джан-гат475. Как и у абадзехов, увеличилось число влия­тельных родов и у шапсугов476. Говоря о формиро­вании среди шапсугов привилегированной прослойки, Г,-Ю. Клапрот, отметивший, что у них «нет князей», обратил внимание на важное «средство», с помощью которого некоторые роды добивались социальных преимуществ — «кто является наибольшим разбой­ником, рассматривается ими как их вождь»477. Речь здесь идет о том факте, что наряду со сложившимися уоркскими родами на социальную авансцену выдви­гались старшины из фокотлей, возглавлявшие воен­ные набеги. Широкий размах практики набегов, на который указывал Г.-Ю. Клапрот, придавал высокую социальную мобильность «обществу» фокотлей: набе­ги значительно ускоряли его разложение и образо­вание двух общественных сил — рядовых фокотлей и старшинской знати. Социально-экономической ос­новой возникновения феодализировавшейся знати являлось признание и закрепление адатом права всех свободных адыгов-фокотлей на землю и зави­симых людей478. Имея право владеть рабами, фокотль иногда становился состоятельнее уорка479. Благодаря этому уже в XVIII в. старшинской знати «демокра­тических» племен удалось сосредоточить в своих руках (по праву «почетных лиц») значительное ко­личество земли и зависимых соплеменников и полу­чить в системе общественного производства на За­падном Кавказе равное место с уоркским сословием480. Подобная тенденция порождалась прежде все­го тем, что господство уорков в «демократических» племенах строилось не на земельной собственности, а большей частью на набеговой системе и военной добыче, т. е. на отношениях, присущих военной де­мократии. Однако условия, создававшие социальные преимущества для уорков, в равной мере служили средой формирования и сильной старшинской зна­ти481.

Западноадыгские общества довольно рано стали обнаруживать тенденции к феодализации. Не послед­нюю роль в этом, как отмечал Хан-Гирей, играла торговля на Черноморском побережье: в «Трактате о торговле на Черном море»482 К. Пейсонель писал об активной торговле горцев. Наряду с продуктами животноводства горцы-скотоводы поставляли на рын­ки рабов-пленников, «один из главных предметов торговли Черкесии»483. Он указывал на источники «живого товара»: «чужеземцы или их потомки, чер­кесы, абазы, грузины, калмыки, захваченные во вре­мя набегов или купленные во время торговли»484. Захват пленных и их продажа на черноморских портах приняли вид коммерческого промысла, ини­циаторами и организаторами которого, как правило, являлись представители родовой знати. К. Пейсонель называл их «беи». Они, по его утверждению, произ­водили «беспрерывные набеги один на другого... для захвата рабов»485.

Состояние источников не позволяет сколько-ни­будь удовлетворительно датировать время, когда под воздействием экономики и торговли у адыгов стали возвышаться и феодализироваться отдельные роды. Бесспорно, однако, что подобные перемены у «де­мократических» племен произошли задолго до XVIII в. Утверждая так, мы исходим из того, что набеговая система, игравшая значительную роль в классообразовательных процессах, к XVIII в. обрела уже устойчивые формы: выработала собственные «традиции», нормы права, захватила все слои насе­ления. Немалое значение в феодализации горского адыгского общества имели не только условия для торговли, но и для хозяйствования. Сказывалось также влияние «аристократических» племен, довольно рано вставших на путь феодального развития: ряд уоркских родов имел «инородное» происхожде­ние. По А. Н. Дьячкову-Тарасову, такие абадзехские роды, как Гаджемуковы, Едыге и другие, считались у «демократических» племен пришлыми486; натухайские уорки из рода Сюнико и шапсугские Абат со­стояли в близком родстве с первостепенными кабар­динскими князьями 487. Наконец, влияние «аристо­кратических» племен на социальные процессы западноадыгейских горных обществ выразилось и в идентичности социальной номенклатуры.

Появление у «демократических» племен новой со­циальной прослойки — уорков в свое время имело важное значение в продвижении этих племен к новой формации. Однако было бы преувеличением связывать с указанным фактом сколько-нибудь зна­чительные социальные перемены. Дело заключалось не только в том, что число уоркских родов было невелико для столь большой массы свободных об­щинников — фокотлей, оказавшей сопротивление их общественному возвышению. Значение имело другое: уоркская прослойка «демократических» племен фор­мировалась не на базе земельной собственности, а главным образом благодаря военной экспансии и ее результата — добычи — т. е. благодаря условиям «военной демократии». Отсюда вытекала и та не­устойчивость в социальных позициях этого «сосло­вия», которая становилась особенно заметной перед лицом набиравшей силу старшинской знати, вы­делявшейся из среды общинников. Чтобы понять особенности генезиса феодальных отношений у «де­мократических» племен и представить уровень их социального развития накануне Кавказской войны, отдельно следует сказать о формах земельной собст­венности в адыгском обществе. Среди советских ис­ториков до сих пор нет единой точки зрения на ха­рактер земельных отношений у горских адыгов. По В. К. Гарданову, в XVIII — первой половине XIX в. у абадзехов, шапсугов и натухайцев частная форма собственности достигла значительно большего рас­пространения, чем даже у «аристократических» пле­мен, переживавших «развитой феодализм»488. Столь гипертрофированное представление об уровне не только отношений собственности, но и в целом об­щественного строя «демократических» племен объ­яснялось у В. К. Гарданова ошибочным подходом к решению проблемы основной отрасли экономики абадзехов, шапсугов и натухайцев. Полагая, что у этих племен главным занятием являлось не ското­водство, а земледелие, он утверждал, что у них рас­пространение частной собственности на землю по­шло так. далеко, что захватило в первой половине XIX в. и, часть пастбищных земель. В. К. Гарданов ссылался при этом на Джеймса Белла, якобы видевшего огороженные частными лицами пастбищные участки489. Раннее появление в горах Северо-Запад­ного Кавказа семейно-индивидуальной собственности на землю отмечал Е. С. Зевакин490. Более обстоя­тельно аграрные отношения, в частности, формы землепользования и земельной собственности у ады­гов Северо-Западного Кавказа исследовал М. В. По­кровский. По его мнению, в XVIII — первой полови­не XIX в. адыгская община находилась на той ста­дии развития, когда при коллективной собственности на землю обработка ее и присвоение продуктов труда производились отдельными семьями491. Основанием для подобного вывода явилось свидетельство совре­менника: «Каждое семейство владеет... всем своим имуществом движимым и также домом и обрабаты­ваемым участком земли; все же пространство земель, лежавших между поселениями семейств родового союза, находится в общем владении, не принадле­жащих никому отдельно»492.

Приведенная картина землепользования была ти­пичной для горных районов Северо-Западного Кав­каза. Ее подтверждают источники, хронологически относящиеся к рассматриваемому периоду. Так, Г.-Ю. Клапрот застал аграрную жизнь абадзехов в следующем состоянии: «Их поля не очень обширны, а селения, состоящие обычно только из нескольких домов, лежат очень близко друг от друга. Каждый имеет поля для собственного употребления и неболь­шой лес, которые он огораживает и таким образом имеет в своем маленьком поместье маленькое паст­бище для скота, двора и пашни»493. Несколько позже Г.-Ю. Клапрота возможность наблюдать сельский уклад западных адыгов имел И. Ф. Бларамбег; его описание494 по существу не отличалось от того, о чем поведал нам Г.-Ю. Клапрот. Впрочем, нельзя думать, что Д. Белл, на которого опирался В. К. Гарданов, расходился с другими путешественниками, описав­шими «демократические» племена на стадии перехода от семейно-родовой собственности к частной форме владения землей. По Д. Беллу, у западных адыгов «пользование землей..., кажется, самого первобытно­го свойства: ни у кого, кажется, среди этого просто­душного народа никогда не явилась мысль назвать своей землю за пределами того участка, который он с пользой может занять — по существу не больше того, что он огородил для непосредственной обра­ботки. Пастбища — общие с соседями и редко ого­раживаются. Каждый, кто найдет незанятую землю, может осесть на ней и тотчас же огородить. Земля, по существу, считается национальной собственно­стью, и пользование землей — это только временное право данного лица на владение известным участком; за пользование ничего не платят никаким властям»495. Как видно, Д. Беллом подмечена наиболее важная сторона в земельных отношениях адыгов — земля не успела стать средством эксплуатации чужого тру­да. Иначе говоря, в адыгском обществе Северо-За­падного Кавказа земельные отношения не играют еще той роли, которая им отводится в классовом обществе. Общество «демократических» племен, од­нако, тем и отличалось, что оно, как переходное, нередко наряду с явлениями доклассовой социальной структуры несло в себе также ростки нового, фео­дального строя. Описывая земельные отношения у адыгов, тот же Д. Белл сообщает: «Единственный случай нарушения обычного права пользования зем­лей, о котором я слышал, заключался в следующем: один богатый человек снабдил средствами, необхо­димыми для обработки земли, более бедного, и за­тем продукты делились между ними поровну»496. Джон Лонгуорт, корреспондент лондонской газеты «Таймс», проведший вместе с Д. Беллом год среди горских черкесов, подтверждал сведения своих со­временников, побывавших на Северо-Западном Кав­казе. «Ограда вокруг участка земли, — писал он, — является здесь единственным удостоверением на право собственности; однажды покинутый участок превращается в общественный фонд и может стать собственностью на тех же условиях любого, кто по­желает его обрабатывать. Черкесы вообще не пони­мают, как, за исключением непосредственного исполь­зования, кто-либо может предъявлять исключитель­ные права на землю; для них все элементы общие — земля и воздух, огонь и вода — и любой из них мож­но иметь в необходимом количестве без каких-либо ограничений. Собственность здесь составляют руки, используемые для обработки земли, скот и получае­мый продукт»497. Отсутствие у «демократических» племен собственности на землю замечали не только иностранные путешественники. Об этом же писали русские кавказоведы. По Л. Я. Люлье, невозможно было определить, «на каком основании совершался раздел земель, подвергшихся раздроблению на малые участки, право владения определено или, лучше ска­зать, укреплено за владельцами несомненно, и пере­ход наследства из рода в род бесспорный»498. В ли­тературе, посвященной горным обществам Западного Кавказа, сплошь и рядом упускается из виду основ­ная особенность феодализации «демократических» племен — обусловленность классообразовательных процессов не частной собственностью на землю, а владением скотом, торговлей и главное — военной добычей, результатом набеговой практики. Эта осо­бенность социальных процессов в адыгском обществе сохранялась до 50-х гг. XIX в., — до того момента, пока родовая знать «демократических» племен не до­стигла определенного уровня социальной «зрелости» и не повернулась от традиционных «материальных» целей к политике социального наступления на рядо­вых общинников, включавшей захват их земель и т. д. Феодализировавшаяся знать черкесского об­щества смогла добиться признания за собой пре­имущественных прав на землю и закрепить их в пра­вовых нормах и сословных привилегиях, резко отда­ливших ее от остальной массы населения, только к 60-м годам XIX в.499, т. е. к окончанию Кавказской войны на Северо-Западном Кавказе. Добавим: запад-ноадыгский «горский» феодализм даже в пору окон­чательной победы, когда часть общественной земли оказалась уже захваченной выделившейся феодаль­ной знатью, не смог лишить общину положения вер­ховного собственника земли. По-прежнему община не признала за феодалами юридического права на присвоенные земли500, что еще раз подтверждало: в генезисе феодализма у «демократических» племен земельная собственность не имела значения. Отсюда и другое. В адыгском обществе внеэкономическое принуждение становилось главной формой подчине­ния свободных общинников.

Другой важный аспект проблемы — «сословность» общества северо-западных адыгов. Всякий раз, как только речь заходит об уровне общественного строя «демократических» племен, сторонники «развитого феодализма» ссылаются на «четкую» социальную стратиграфию, якобы сложившуюся у этих племен к XVIII в. При этом, подчас, применяется недопус­тимый прием — социальная структура «демократиче­ских» племен отождествляется со структурой «ари­стократических», по сравнению с первыми, далеко ушедших вперед по феодальному пути развития. Конечно, у приверженцев подобного подхода имеют­ся формальные основания: у тех и других племен существовала единая (да и то не во всем) социальная номенклатура. Однако сходство их общественных структур носило сугубо внешний характер и этим ограничивалось; различия же касались не только об­щего уровня общественного развития, но и путей формирования классов и их социальных судеб.

Эти очевидные существенные различия были за­мечены еще в дореволюционной историографии. По К. Ф. Сталю, например, «абадзехи, шапсуги, натухайцы и некоторые малые абазинские народы» не имели князей, хотя у них были «дворяне и рабы»501. Однако «дворяне» (тляк-тляж) у «демократических» племен не обладали социальным положением, какое было у этого сословия в черкесских народах, имев­ших князей. У «демократических» племен К. Ф. Сталь видел большее равенство между сословиями502: от «тляко-тляжа» «осталось одно имя. Власти он не имеет никакой, мирская сходка отняла у тляко-тля­жа его власть»503. Об этом же писал Хан-Гирей, когда касался «дворянских родов» в «абадзехском, шапсугском и натхоккоадъском» племенах504. По мнению JL Я. Люлье, после событий в Бзиоко-Зауо у «демократических» племен «права и преимущества» дворян «уничтожены и всенародно объявлено равен­ство»505.

Социальные силы, проявившие себя в событиях 1796 г., явно сдерживали в адыгском обществе про­цессы класоообразования. Итогом «переворота» яви­лось освобождение от уорков зависимых людей, даже «пшитлей», считавшихся крепостными. Н. Ф. Дубро­вин отмечал: «Оброчные сами отказались от повино­вения своим владельцам и сбросили с себя тяготев­шее над ними иго дворянства. Оставшиеся на родине дворяне потеряли свои права и с тех пор не пользу­ются никакими другими преимуществами, кроме тех, которые дают каждому ум, красноречие и храб­рость»506. Нельзя считать, однако, что с обществен­ным «переворотом» 1796 г. у «демократических» пле­мен прекратила свое существование социальная категория «шпитли». Она сохранялась и даже попол­нялась благодаря двум обстоятельствам. 1. Социаль­ный слой «пшитли» формировался за счет пленения и покупки невольников. То и другое после 1796 г. не прекратилось, напротив, приняло новый размах. 2. «Пшитли» зависели не только от уорков, от которых они смогли отложиться, но и от общинников-фокотлей.

Социальная структура «демократических» племен в значительной мере характеризовалась наличием в ней наиболее распространенной формы зависимых людей — унаутов (рабов). Источником формирова­ния указанной категории являлись плен и работор­говля. Различие между пшитлями и унаутами со­стояло только в том, что первые — это невольники или бывшие унауты большей частью адыгской нацио­нальности, получившие от своего хозяина право вес­ти собственное хозяйство, которого не имел унаут. Однако унауты являлись более распространенной, чем «пшитли», категорией зависимых людей; ими владели как уорки, так и свободные общинники-фокотли. В целом же адыгское общество, как и чечен­ское, не знало широкого применения рабского труда. Как отмечалось, основная масса рабов, попадавшая в руки уорков и фокотлей благодаря набегам и торговле, сбывалась на черноморских рынках и лишь незначительная часть оседала в адыгском обществе для ограниченного использования в хозяйстве.

В конце XVIII — первой половине XIX в. уорки, старшины, фокотли, пшитли, унауты, составлявшие общественную иерархию «демократических» племен, имели, естественно, различные тенденции социально­го развития. Замечался, например, упадок влияния уорков и возрастание роли феодализировавшейся родовой знати (старшин); происходило расслоение фокотлей на зажиточных, тянувшихся к знати, и ря­довых, на которых со временем будет распростра­няться влияние знати. Старшинская знать и фокотли представляли собой самые динамичные силы в западноадыгском обществе, в конечном счете определяв­шие его социальный облик. Пшитли и унауты, сыграв­шие важную роль на начальных этапах феодализа­ции, позже утратили свою социальную «миссию». Их место заняли свободные общинники, постепенно превращавшиеся в крестьянский класс феодального общества. Для завершения этого процесса, однако, было необходимо, чтобы произошла монополизация земельной собственности феодалами и чтобы наряду с внеэкономическим принуждением, практиковав­шимся в «демократических» племенах, стало возмож­ным наделение непосредственного производителя, в данном случае фокотля, средствами производства и в первую очередь — землей. Пока же, накануне Кавказской войны, горское общество адыгов развива­лось не на базе земельной собственности, а на базе того общественного богатства, которое создавалось сбытом излишков продуктов скотоводства, торговлей вообще, набегами и военной добычи. В горном адыг­ском обществе, в отличие от «вольных» союзов Да­гестана и тайпов Чечни, уже четко обозначились основные социальные слои, которым в будущем пред­стояло стать классами феодального общества. Но и здесь основой социального строя оставалась сель­ская община раннего этапа развития, когда в отно­шениях поземельной собственности элементы более древней родовой общины сочетались с элементами сельской 507. Общественные структуры, подобные западноадыгским, К. Маркс квалифицировал как об­щины переходного типа, где «индивидуальное поль­зование сочетается... с общей собственностью. Но такие общины, — писал он, — носят еще печать сво­его происхождения: они находятся в состоянии пере­ходном от общины более архаической к земледельче­ской общине в собственном смысле»508.

Источники:
430. Покровский M.B. Указ. соч., с. 112.
431. Леонтович Ф.И. Указ. соч., т. I, с. 402.
432. Там же, с. 418.
433. Там же, с. 418—419.
434. Покровский М.В. Указ. соч., с 113.
435. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 404.
436. Покровский М.В. Указ. соч., с. 114.
437. Там же.
438. Коджесау Э. Л. Указ. соч., с. 279.
439. Меретуков М.А. Указ. соч., с 247.
440. Там же, с. 267.
441. Там же, с. 272—273.
442. Покровский М.В. Указ. соч., с. 115.
443. Адыги, балкарцы и карачаев­цы..., с. 210.
444. Там же, с. 484.
445. Там же, с. 469.
446. Там же, с. 484.
447. Гарданов В.К. Указ. соч., с. 255.
448. Хан-Гирей. Указ. соч., с. 210.
449. Там же, с. 211.
450. Гарданов В.К. Указ. соч., с. 253.
451. Там же.
452. Хан-Гирей. Указ. соч., с. 210— 211.
453. Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе..., т. I, с. 66.
454. Там же, с. 58.
455. Адыги, балкарцы и карачаев­цы..., с. 483—484.
456. Коджесау ЭЛ. Указ. соч., с. 279.
457. Адыги, балкарцы и карачаев­цы...., с. 483—484.
458. Гарданов В. К. Указ. соч., с. 257.
459. Люлье Л. Я. Черкессия. — Историко-этнографические статьи. Краснодар, 1927, с. 21.
460. Там же.
461. Покровский M.B. Указ. соч., с. 131.
462. Дьячков — Тарасов А.Н. Абадзехи. — ЗКОИРГО, 1903, кн. XXII, с. 39.
463. Там же, с. 40.,
464. Там же.
465. Люлье Л. Я. Указ. соч., с. 43.
466. Там же.
467. Хан-Гирей. Указ. соч., с. 138.
468. Цит. по: Покровский М.В. Указ. соч., с. 127.
469. Хан-Гирей. Указ. соч., с. 204— 205.
470. Там же, с. 211.
471. Дьячков — Тарасов А.Н. У хаз. соч., с. 39.
472. Покровский М.В. Указ. соч., с. 130.
473. Сталь К.Ф. Указ. соч., с. 87.
474. Венюков M. Очерк простран­ства между Кубанью и Бе­лой. — ЗКОИРГО, 1863, кн. 2, с. 54.
475. Адыги, балкарцы и карачаев­цы..., с. 239.
476. Люлье Л.Я. Указ. соч., с. 21; Адыги, балкарцы и карачаев­цы..., с. 242.
477. Адыги, балкарцы и карачаев­цы..., с. 241—242.
478. Покровский M.B. Указ. соч., с. 131.
479. Дьячков — Тарасов А.Н. Указ. соч., с. 38—39.
480. Покровский М.В. Указ. соч., с. 131.
481. Специфика генезиса феодаль­ных отношений в горных райо­нах Западного Кавказа обра­тила на себя внимание исследо­вателей. В.К.Гарданов, напри­мер, вслед за М.В.Покровским подчеркивал наличие у стар­шинской знати тфокотлей зна­чительных богатств, давших ей возможность уравнять свои права и привилегии с уорками. Вместе с тем столкновение, происшедшее в 1796 г. на почве появившихся у этой знати со­циальных притязаний, все еще рассматривается как «классо­вый союз крестьянских масс против крепостничества». Столь стереотипный подход по суще­ству никак не согласуется с имеющимся фактическим мате­риалом, Тот же В.К.Гарданов, переходя от оценки «антикре­постнического характера собы­тий 1796 г. к анализу конкрет­ных данных, делал верный вы­вод о том, что «смысл» пере­ворота», совершавшегося в кон­це XVIII в. у шапсугов, натухайцев и абадзехов, в основном сводился к тому, что старшины, добившись отмены привилегии феодальной знати, заняли не только равное с ней положение, но даже оттеснили князей и дворян на второй план, захва­тив в свои руки руководство «общественными делами». Он полагал, что после 90-х гг. XVIII в. во главе «демократиче­ских» племен фактически ока­зались старшины, «выборные представители всего свободного населения — так называемые присяжные судьи». Верным наблюдениям, в свое время высказанным В. К. Гардановым по поводу социальных процес­сов у «демократических» пле­мен, не хватало, однако, логиче­ской завершенности, поскольку в этих же племенах он находил сложившееся «крепостное пра­во» и не видел различия в уров­не общественного строя между «демократическими» и «аристо­кратическими» племенами: (См. Гарданов В.К. Указ. соч., с 259—262). Близок к реше­нию проблемы генезиса феода­лизма в горных районах Запад­ного Кавказа был М.В.Покров­ский, верно отметивший наличие здесь двух социальных группировок — уорков и стар­шинской знати, в равной степе­ни претендовавших на первен­ствующую роль: общественный «переворот» 1796 г. он рассмат­ривал как столкновение этих двух группировок. Но и М.В.Покровский не обратил внимание на явные особенно­сти генезисных процессов, свя­занных с феодализацией «де­мократических» племен. (См. Покровский М.В. Указ. соч., с. 131).
482. Адыги, балкарцы и карачаев­цы..., с. 180—202.
483. Там же, с. 197.
484. Там же, с. 199.
485. Там же, с. 200.
486. Дьячков — Тарасов А.Н. Указ. соч., с. 38—39.
487. Люлье Л.Я. Указ. соч., с. 21.
488. Гарданов В.К. Указ. соч., с. 152.
489. Там же.
490. Очерки истории Адыгеи..., с. 371.
491. Покровский М. В. Указ. соч., с. 144.
492. Там же, с. 114—115.
493. Адыги, балкарцы и карачаев­цы..., с. 239.
494. Там же, с. 357.
495. Там же, с. 479.
496. Там же.
497. Там же, с. 555.
498. Люлье Л.Я. Указ. соч., с. 23; Вопрос о собственности на землю у горных адыгских обществ был специально поднят бароном К.Ф. Сталем. С его точ­ки зрения, у горных адыгов «земля принадлежит не лицу, но целому обществу. Вода и лес принадлежат всем без исклю­чения. В случае, если соседнее общество займет под посев или пастьбу участок, ему принадле­жащий, то возникают споры между обществами... Каждое семейство берет себе земли сколько ему нужно для запашки. О продаже земли, передаче ее в наследство, уступке за калым не было никогда речи, и мы первые познакомили чер­кес с мыслью, что землю мож­но превратить в деньги». (См. Сталь К.Ф. Указ. соч., с. 130). Как видно, земельные споры возникали лишь между родами и «братствами», но не внутри их членов. При этом споры могли касаться только пахотных и пастбищных земель. По К.Ф.Сталю, рубки леса и «по­стройки в чужом обществе» не воспрещались между горными адыгами. Точно такой же ха­рактер земельных отношений у «демократических» племен был описан и Н.Ф.Дубровиным. В.К.Гарданов, хорошо знавший работы приведенных нами авто­ров, подвергал критике не только их суждения, но и фак­тические сведения. По его мне­нию, например, описание К.Ф. Сталем аграрных отноше­ний адыгов противоречило его признанию о наличии у них сословного деления, характер­ного для феодализма. В.К. Гар­данов так же считал, что К.Ф.Сталь, рассматривая гос­подствовавшие у адыгов зе­мельные отношения, «руковод­ствовался буржуазными пред­ставлениями о земельной собственности». (См. Гарданов В.К. Указ. соч., с. 137). Не касаясь отдельно критики В.К. Гарданова, отметим, что К-Ф.Сталь, подполковник генерального штаба, свой этно­графический очерк о черкесах рассматривал как итог трехлетних (1846 по 1848 г.) «наблюдений образа жизни, нравов и отношений черкесских племен». (См. Сталь К.Ф. Указ. соч., с. 55). Его описание эко­номико-общественного уклада «демократических» племен лишь пополняло фактическими сведениями раннее появившие­ся в литературе работы и не содержало по сравнению с ними каких-либо новых оценок и подходов. Конечно, «очерк» К.Ф.Сталя небезупречен. Как и многим дореволюционным исследователям, ему присущ «дворянский» позитивизм; в на­шем случае он выразился в том, что К.Ф.Сталь, как и Н.Ф.Дуб­ровин, ограничил свою задачу фиксацией лишь того, что заме­чалось «невооруженным гла­зом». Незатронутыми остава­лись важнейшие внутренние процессы адыгских обществ, в частности, то, как в продолже­нии всей первой половины XIX в. феодализировавшаяся родовая знать «демократиче­ских» племен «упорно стреми­лась к распространению своих владельческих прав на общин­ные земли, следовательно, к их узурпации». (См. Покров­ский М.В. Указ. соч., с. 121). Что до «противоречия» в очерке К.Ф.Сталя (кстати, оно характерно не только для него, но и для других дореволюцион­ных авторов), заключавшемся якобы в отрицании феодальной собственности на землю, с од­ной стороны, и признании со­словного деления у «демократи­ческих» племен — с другой, то здесь речь идет о главных аспектах проблемы, решение которых действительно оказа­лось не под силу буржуазно-дворянской историографии.
499. Покровский М.В. Указ. соч., с. 121.
500. Там же.
501. Сталь К.Ф. Указ. соч., с. 142.
502. Там же, с. 154.
503. Там же, с. 155.
504. Хан-Гирей. Указ. соч., с. 212.
505. Люлье Л.Я.. Указ. «соч., с. 121.
506. Дубровин Н.Ф.Черкесы..., с. 129.
507. Покровский М.В. Указ. соч., с. 138.
508. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 413.


при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна