Главная > Кавказская война > Набеговая система «вольных» обществ горного Дагестана. Краткая историография проблемы

Набеговая система «вольных» обществ горного Дагестана. Краткая историография проблемы


18 июля 2008. Разместил: Gabaraty
«Вольные» общества горного Дагестана составляли одну из наиболее значительных «баз» набеговой системы на Большом Кавказе. Набеги, направленные на низину, дореволюционные историки именовали «воровскими», «хищническими»1. Далекие от понимания социальной почвы так называемых «хищничеств», они, как правило, указывали на этнопсихические особенности горцев, будто побуждающие их к набегам.

В советской историографии А. Скачко рассматривал набеги как источник пополнения скудного горского хозяйства2, видя в них своего рода «отхожий промысел»3. В подтверждение своей мысли А. Скачко, кроме других данных, приводил заявление горцев русскому ген. Румянцеву, требовавшему прекращения набегов: «Набеги и грабеж, — говорилось в заявлении, — наши занятия, как ваше хлебопашество и торговля»4. Но, пожалуй, более важно другое. Подчеркивая высокую «воинскую репутацию» дагестанских горцев, А. Скачко писал о социальных последствиях набегов: этот «способ производства» ускорил разложение родовых отношений и формирование раннефеодальных5, поскольку «военная удача, большое количество захваченного скота и рабов — создавали мощь отдельных родов и власть их над другими»6. Сами по себе высказывания А. Скачко представляли определенный интерес. Однако они не были развиты и сведены в научную концепцию.

Одновременно с работой А. Скачко в 1931 г. в Баку была издана «Хроника войн Джара в XVIII столетии»7 (предисловие В. Хулуфу, примечания Е. А. Пахомова). Публикаторы источника указывали на утверждение среди дагестанских общинников ислама в качестве господствующей идеологии, мобилизовавшей их на «насилие и грабежи»8. Ими была отмечена важная сторона проблемы — набеги совершались не только ради военной добычи, но и утверждения исламских догматов. Считая войну для «вольных» обществ Дагестана «постоянным доходным производством», В. Хулуфу и Е. А. Пахомов обратили внимание на выделение социальной фигуры кадия, со временем пополнившего ряды феодальной знати.

Среди «вольных» обществ горного Дагестана Джаро-Белоканские общества отличались особой склонностью к набегам. Видный советский историк И. П. Петрушевский исследовал общественно-политические процессы, протекавшие в этих обществах в первой трети XIX в., и пришел к выводу о господстве в них системы военной экспансии9. По мнению ученого, военные походы горцев были с половины XVIII в. прежде всего организованной охотой за людьми в целях работорговли или получения выкупа. Организуемые феодализировавшейся родовой знатью в Джаро-Белоканских обществах военные отряды, он рассматривал как «коммерческие», призванные «добывать» и реализовывать невольников на джарском рынке»10.

И. П. Петрушевский значительно расширил представления о целях участников набегов: набеги, по его данным, преследовали не только материальные, но и политические выгоды. Свою мысль он иллюстрировал тем фактом, что в 1714 г. кахетинский царь, оказавшийся бессильным перед набегами джаро-белоканцев, обязался платить ежегодную дань в размере 100 туманов, а взятие в 1722 г. военным приступом Тифлиса повлекло за собой уплату «контрибуции в 60 тыс. туманов»11. Подобные события в XVIII — начале XIX в. случались часто и развивались с нарастающей силой. Учитывая это обстоятельство, И. П. Петрушевский считал, что система экспансии обусловила важное место аварских обществ как в политических комбинациях мелких ханств Азербайджана и Дагестана, так и в планах Турции и Персии, стремившихся заручиться союзом с аварцами12. В этом отношении особенно преуспело Джарское общество. На вопрос — «Чем был вызван рост влияния Джара?» — И. П. Петрушевский отвечал: ролью организатора набегов и значением в создании невольничьего рынка13. Добавим, что в XVIII — начале XIX в. влияние Джарского общества распространилось почти по всему Закавказью. Оно было особенно заметно в султанстве Елисуйском и ханстве Шекинском, временами попадавших в настоящую зависимость от джарцев; при избрании султана на елисуйских джаматах решающая роль принадлежала представителю Джара. Во всех вопросах внешней политики султан следовал указаниям джарцев14. Зависимое от Джара положение султана Елисуйского и хана Шекинского не гарантировало им, однако, безопасность от набегов со стороны тех же джарцев. Так, в марте 1819 г. Измаил-хан шекинский жаловался А. П. Ермолову: «Жители Джарской области часто делают хищничества в Шекинских владениях и нередко вооруженною даже рукою»15. В зависимости от Джар и Белокан часто оказывались и другие их соседи, в том числе «вольные» общества16.

Высказав ряд важных идей о набеговой системе, И. П. Петрушевский, однако, не пытался определить внутреннюю природу этого явления, соотнести его с формационными процессами.

После И. П. Петрушевского о набегах горцев лишь упоминалось; вплоть до послевоенных лет набеговая система не стала в кавказоведении самостоятельным объектом исследовательского интереса.

В 1957 г. Р. М. Магомедов первый в дагестанской историографии поставил ряд вопросов, относящихся к набеговой системе. На основании источников, главным образом опубликованных, и собранного им полевого материала исследователь заключил: «Пожалуй, трудно назвать такое вольное общество, которое не предпринимало бы набегов за пределы Аварии»17. Как и А. Скачко, Р. М. Магомедов назвал набеги «своего рода промыслом»18, в ходе осуществления которого «сжигались поселения, грабилось имущество, забирали людей, скот, продовольствие»19. Не выделяя хронологию набегов в отдельную проблему, Р. М. Магомедов, однако, высказал мнение о существовании системы экспансии не только в XVIII, но и в начале XIX в.20 Более сложным для историка оказалось объяснение социальной мотивации набегов, их стимулов. Формулировка: «набеги и войны являются естественными спутниками при господстве патриархально-феодального строя и раздробленности страны» — была слишком общей и не объясняла происхождения набегов. Негативный аспект («дагестанцы грабили») вовсе увел Р. М. Магомедова от существа проблемы. Как бы оправдываясь, автор пояснял, что набеги совершались не только из горного Дагестана, но и в Дагестан, например, из Тушетии. Он приводил свидетельство русского офицера Н. Волконского, согласно которому в 1857 г. в Тушетии жил Шате, организатор набегов в Дагестан, державший «в страхе лезгинские аулы»21. Оставляя в стороне вопрос — ради чего затронута тема о набегах в Дагестан, — отметим, что тушинцы, хевсуры и ряд других народов Большого Кавказа действительно практиковали набеговую систему. Как показал А. И. Шавхелишвили, те же тушины, еще в первой половине XIX в. находившиеся на стадии разложения родового строя, производили набеги в различные районы Большого Кавказа и на равнину22. По своему социальному содержанию набеги тушин в Дагестан — дагестанских горцев в Тушетию были идентичны. Речь могла идти лишь о том, что в какой-то период более интенсивны были набеги из Тушетии в Дагестан, в какой-то — из Дагестана в Тушетию: так, в период Кавказской войны набеги из «вольных» обществ Дагестана приняли опасный для Тушетии характер23. Эти факты, как и собственные описания порядка распределения военной добычи между участниками набегов, при котором кадий получал пятую часть этой добычи24 , остались как бы незамеченными и не привели Р. М. Магомедова к мысли об обусловленности набеговой системы общественными процессами. В более поздней дагестанской историографии проблема набегов специально не ставилась. Она не нашла сколько-нибудь серьезного отражения даже в общих работах по истории Дагестана XVIII — первой половины XIX в. Лишь в исследованиях по социальному строю «вольных» обществ имеются отдельные высказывания о набеговой системе. Ценна мысль, например, Д. М. Магомедова о том, что «одним из основных источников возникновения зависимого сословия в обществах Западного Дагестана в XV—XVIII вв. являлась война»25. Д. М. Магомедов заметил, как в результате военных походов в союзе сельских общин наряду с узденством появилось новое, не характерное для данного общества, сословие рабов, известное в горах под термином «хъазахъ26. Еще раньше, в 1961 г., X. X. Рамазанов также писал, что в Андии отдельные состоятельные лица владели значительным числом пленных, «богатели от торга людьми — пленными»27.

Г. А. Джахиев подчеркнул рост политического влияния «вольных» обществ и их союзов, установив, что крупные объединения сельских обществ, во главе которых «стояли опытные старшины, напоминавшие военачальников периода военной демократии, ...сносились с иностранными державами, вступали в подданство, рассматривали вопросы войны и мира»28.

Исследование набеговой системы значительно продвинулось благодаря грузинской историографии. Как научная проблема она рассматривается в общих и специальных работах29. Ею занимались известный грузинский историк К. А. Бердзенишвили, авторы разновременных изданий по истории Грузии. Грузинская историография исходит из того, что набеги горцев Дагестана, известные в грузинском языковом обиходе как «лекианоба», явление историческое, угрожавшее экономическому и культурному развитию Грузии. Приведем характерные для грузинской историографии высказывания видного историка 3. В. Анчабадзе. По его мнению, для экономики Грузии тормозом являлись «систематические набеги на грузинские деревни (особенно в Восточной Грузии) горских феодалов и племенных старшин, преимущественно из Дагестана. Помимо того, что жертвой этих набегов являлись главным образом непосредственные производители, постоянная их угроза лишала крестьян возможности расширять экономику за пределами населенных пунктов..., жители не смели обрабатывать земли далее 3—4 верст от селения»30. Однако в общих работах, как и в приведенной, речь обычно идет скорее о последствиях набеговой системы для Грузии и почти не затрагивается ее внутренняя обусловленность социальными процессами, переживаемыми горцами.

Грузино-дагестанские отношения в свете развивавшейся набеговой системы исследовались в специальной работе Д. Г. Мегреладзе. По ее характеристике, в сложном комплексе связей между Дагестаном и Грузией набеги, как «отношения гор и равнины», вылились в три основные формы экспансии: «экспедиции» с целью военной добычи, захват новых территорий и создание постоянной «базы дохода»31. Термин «лекианоба» исследователь резко отграничивает от таких понятий, как «арабоба», «аосманлоба», «кизилбашоба», вошедших в грузинский язык как синонимы арабской, ирано-турецкой агрессии»32. Эти терминологические категории основаны у Д. Г. Мегреладзе на принципиальном различении набегов горцев Дагестана и агрессии Ирана и Турции в Грузию: Иран и Турция ставили перед собой широкомасштабную задачу — завоевать Грузию и установить в ней собственный режим, тогда как набеги горцев ограничивались временными выгодами — захватом людей и военной добычи. Вместе с тем Д. Г. Мегреладзе, перейдя к объяснению причин возникновения «лекианобы», сделала неожиданный вывод о зависимомти набегов от агрессии Ирана и Турции, чем фактически сняла вопрос о социальной природе этой системы Бесспорно, Иран и Турция стремились использовать в своих внешнеполитических планах на Кавказе на беговую систему, но с политикой этих стран не связаны ни происхождение экспансии, ни питавшая ее среда. Политику Ирана и Турции, в лучшем случае можно признать внешним, провоцирующим фактором набегов, но вовсе не ее первоосновой.

В научное освещение проблемы экспансии горцев на «низину» серьезный вклад внес В. Н. Гамрекели Набеговую систему он определял как комплекс явлений, включавших в себя: миграцию горцев, их компактное расселение, попытки отторжения части территории Грузии, набеги и разбои мелких отрядов, нашествие многолюдных ополчений, участие в антифеодальной борьбе Грузии и т. д.33. Однако основное достижение ученого — установление им социальной мотивации «лекианобы». В. Н. Гамрекели считал, что система набегов зародилась в «вольных» обществах в атмосфере, когда «стремящаяся к дальнейшему имущественному и социальному возвышению общинная знать, так же, как и ищущая источники удовлетворения своих минимальных нужд обедневшая часть общинников — эти оба слоя оказались заинтересованными в поисках во вне удовлетворения своих потребностей в материальных средствах»34. Важно и другое — соотнесение набегов со стадиальным развитием «вольных» обществ. В докторской диссертации исследователь пришел к выводу, что ведущий процесс — распад сельской общины и феодализация общественного строя в XVIII в. — не был еще завершен.

В горном Дагестане разложение родоплеменных отношений, которые Ф. Энгельс обозначил термином «военная демократия», вступило в свою «крайне активную стадию»35. Именно в этой среде были заложены имманентные импульсы к набегам. В. Н. Гамрекели полагал, что остановить экспансию фактически не представлялось возможным; с этим не могли справиться ни объединенные силы Картли — Кахетии, ни османские власти, ни войска Надир-шаха. Указанным тезисом исследователь подчеркивал не какую-то особую фатальность и злостность экспансии, а зависимость ее от внутреннего социального процесса, придававшего ей феноменальный характер: временные военные неудачи могли лишь задержать, но не искоренить развитие набеговой системы36.

В. Н. Гамрекели дал периодизацию набеговой системы по степени ее интенсивности в разные периоды: с конца XVII в. по 1722 г., с 1723 по 1735 г., с 1735 до 50-х гг. XVIII в., с 60-х гг. XVIII в. по 1783 г., с 1784 по 1800 г., с 1800 г. и до середины XIX в.37.

В. Н. Гамрекели не всегда мог «наполнить» выявленную им закономерность о единстве внутренних общественных процессов «вольных» обществ с системой набегов конкретным историческим материалом. Он строил периодизацию набеговой системы по ее внешнему признаку, упуская из виду внутреннюю эволюцию «вольных» обществ. Сравнивая набеги «леков» и хевсур, В. Н. Гамрекели полагал, что набеги хевсур — «набеги общинников», между тем для горных дагестанцев — это экспансия во главе «с феодализирующейся знатью»38.

Односторонность концепции заключалась в том, что она по существу разрабатывалась не столько с целью установления природы общественных процессов в «вольных» обществах, сколько для объяснения причин хозяйственной и культурной деградации Грузии в XVIII — начале XIX в. Это отвлекло внимание ученого от научной оценки уровня общественного строя «вольных» обществ и самой набеговой системы; в результате набеги у В. Н. Гамрекели вылились в основном в «бич» Грузии, а не в Кавказскую войну, новую, более высокую форму их организации. Впрочем, справедливо отметить: В. Н. Гамрекели, не видевший в набегах истоков Кавказской войны, тем не менее высказал научную догадку о том, что для понимания природы экспансии горцев «весьма показательны» и «такие явления крупного масштаба, как Кавказские войны 30—50-х гг. XIX в. и переселение в XIX в. многих горцев Дагестана на низину Дагестана и Закавказья»39.

В дальнейшем научные идеи В. Н. Гамрекели о зависимости набеговой системы от внутренней социальной обстановки и ее значимости в поступательных формационных процессах горских обществ не получили у историков развития. В науке, однако, признается, что набеги горцев Большого Кавказа — явление, связанное с особенностями экономики и стадиальности горских общественных структур. На связь слабой экономики горцев с их набегами обратил внимание Г. А. Меликишвили. По его мнению, компенсацией скудности жизненных ресурсов часто делался разбой: похищение у соседей скота и других богатств, а также захват пленных, которых затем охотно освобождали за порядочный выкуп или же продавали на невольничьих рынках в рабство40. Он указал на распространенность набеговой системы, как «средства добывания материальных благ», делавшей актуальной не только саму организацию набега, но и «организацию защиты от нападения соседей»41. Ценно его замечание, что социальные слои — кадий, старшины родовая знать, выполнявшие функции «обороны или разбоя», «прокладывали себе путь в знать, превращались в основателей «сильных» родов, часто эксплуатировавших другие нуждавшиеся в защите роды»42. Этот же аспект проблемы затронул В. Б. Виноградов, указавший на низкий уровень хозяйственной жизни горцев Большого Кавказа. По его мнению, слаборазвитой экономике соответствовали и общественные процессы, характер которых был связан с начальной стадией феодализации горских обществ43.

Для более полной научной оценки набеговой системы горцев Большого Кавказа важны данные этнографии. Ими грузинский этнограф А. И. Робакидзе обосновал положение о роли системы экспансии в образовании сословий и классов раннефеодального общества. Отметив интенсивность набегов, он коснулся вопроса формирования в «вольных» обществах эксплуатируемого сословия. Военная дружина, прежде занимавшаяся добычей скота и оружия, со временем сделала основной целью набегов захват пленников. Часть пленников продавали на сторону, другая оседала в хозяйствах дружинников в качестве рабочих рук, «иногда составляя для всей дружины объект коллективной эксплуатации»44. По А. И. Робакидзе, эта последняя категория пленников и «явилась одним из основных источников образования зависимого сословия»45. Вслед за В. Н. Гамрекели, подчеркивавшим интенсивность набеговой системы, А. И. Робакидзе заключал: «набеги временами приобретали огромные масштабы»46.

Точку зрения А. И. Робакидзе разделяет видный этнограф В. М. Шамиладзе, автор ряда фундаментальных работ о горных скотоводческих районах Грузии и Кавказа. Развитие родовой знати и формирование раннеклассового общества он рассматривает как результат вооруженного нападения на соседние племена47.

Как видно, большинство исследователей с объяснением причин и характера экспансии горцев Дагестана чаще связывают научные задачи, оставляя в стороне «политические». Так, несмотря на крайне тяжелые последствия набегов для Грузии, грузинские историки не становятся на позиции «эмоциальных» оценок; они подходят к экспансии как к объективной закономерности, зависевшей не от «характера» горцев, их какой-то особой «злостности», а от переживаемых ими формационных процессов. Именно в контексте академической науки должна рассматриваться проблема, решение которой многое прояснит не только в понимании закономерностей генезиса «горского феодализма», но и социальных истоков и сущности Кавказской войны. При этом важно, чтобы исследование набеговой практики горцев не сводилось к выяснению «варварских правил» участников экспансии, к поискам фактов «враждебности» в отношениях между народами в прошлом. Бесспорный приоритет здесь должен принадлежать научным целям, связанным с установлением стадиальной обусловленности набеговой системы, объяснению ее воздействия на протекавшие в горских обществах общественные процессы, пониманию генезиса Кавказской войны.

Источники:
1. См. Броневский С. Новейшие географические и исторические известия..., ч. II; Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе, т. II—IV, СПб, 1871 — 1886 и др.
2. Скачко А. Указ. соч., с. 31.
3. Там же.
4. Там же.
5. Там же, с. 32.
6. Там же.
7. Хроника войн Джара в XVIII столетии. Баку, 1931.
8. Там же, с. 3.
9. Петрушевский И. П. Указ. соч., с. 19.
10. Там же.
11. Там же, с. 15; См. так же: Хроника войн Джара.., с. 11.
12. Петрушевский И.П. Указ. соч., с. 15.
13. Там же; См. так же: Хроника войн Джара..., с. 1 и др.
14. Петрушевский И.П. Указ. соч., с. 60.
15. АКАК, т. VI, ч. I, с. 720.
16. Петрушевский И.П. Указ. соч., с. 78.
17. Магомедов P.M. Указ. соч., с. 78.
18. Там же.
19. Там же.
20. Там же.
21. Там же, с. 79.
22. Шавхелишвили А.И. Из истории горцев Восточной Грузии. Тбилиси, 1983, с. 133—134.
23. Там же, с. 162; См. так же: ШССТАК, с. 3, 92, 97—100, 200—201, 320—323.
24. Магомедов,P.M. Указ. соч., с. 80.
25. Магомедов Д.М. Социально-экономическое развитие сельских общин..., с. 37.
26. Там же.
27. Рамазанов X.X. К вопросу о рабстве в Дагестане. — УЗИИЯЛ, т. IX, Махачкала, 1961, с. 160.
28. Джахиев Г.А. Дагестан в кав-казской политике Ирана и Турции в первой трети XIX в. (канд. дисс.). Махачкала, 1970, с. 39.
29. Из истории Грузии XVIII в. — Материалы по истории Грузии в Кавказа, вып. II, Тбилиси, 1944; История Грузии, т. I (с древнейших времен до 60 гг. XIX в.). Тилиси, 1962; Ломсадзе Ш.В. Южная Грузия с середины XVIII по 50-е гг. XIX в. Тбилиси, 1973 (автореф. док. дисс.); Климиашвили А.Е. Материалы для истории военной организации Восточной Грузии второй половины XVIII в. Тбилиси, 1966 (канд. дисс); Мегреладзе Д.Г. Из истории грузино-дагестанских взаимоотношений. — ВООН АН ГССР. «Мопне», 1967, № 6; В.Н.Гамрекели. Социально-экономическая почва развития «лекианоба» в XVIII в. — ВООН АН ГССР, «Мацне», 1972, № 1 и др.
30. Анчабадзе З.В. Очерки экономической истории Грузии первой половины XIX в. Тбилиси, 1966, с. 23.
31. Мегреладзе Д. Г. Указ. соч.
32. Там же.
33. Гамрекели В.Н. Вопросы взаимоотношений Восточной Грузии с Северным Кавказом в XVIII в. Тбилиси, 1972 (автореф. док. дисс.), с. 25.
34. Гамрекели В.Н. Социально-экономическая почва развития «лекианоба»..., с. 119.
35. Гамрекели В.Н. Вопросы взаимоотношений..., с. 481.
36. Там же, с. 413.
37. Там же, с. 466.
38. Там же, с. 413.
39. Там же, с. 484.
40. Меликишвили Г. А. К вопросу о характере... классовых обществ..., с. 51.
41. Там же.
42. Там же.
43. Виноградов В. Б. Генезис феодализма..., с. 37.
44. Робакидзе А.И. Указ. соч., с. 21.
45. Там же.
46. Там же.
47. Шамиладзе В.М Хозяйственно-культурные и социально-экономические проблемы..., с. 279.


М.М. Блиев, В.В. Дегоев "КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА", Москва "Росет" 1994 г.

при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна
Вернуться назад