По своей социально-эко­номической типологии ближе всего к «вольным» об­ществам Дагестана стояла Чечня. В конце XVIII — первой половине XIX в. в ее общественном организ­ме господствовал тайп — патриархальная экзогамная группа людей, происходивших от одного общего предка252. Этот факт вызвал в кавказоведении крайне противоречивые суждения об общественном строе че­ченцев.

Вопрос о характере социальной жизни чеченцев первым в русской науке затронул С. Броневский. В 1823 г. — когда внутреннее устройство чеченцев сохраняло еще исторически сложившиеся архаиче­ские черты — он свидетельствовал: «чеченцы не име­ют князей..., а призывают таковых из соседственных владений, из Дагестана и Лезгистана, как паче от колена аварского хана; но сии князья малого поль­зуются доверенностию и уважением»253. С. Бронев­ский фиксировал и тот факт, что население Чечни управлялось «выборными старшинами, духовными за­конами и древними обычаями»254. Сообщение этого автора подтвердил А. П. Берже в очерке «Чечня и чеченцы»255. Издатель богатейшего корпуса истори­ческих источников (АКАК), один из выдающихся кавказоведов XIX в., А. П. Берже, как и его предше­ственники, не видел у чеченцев «сословных подраз­делений» и рассматривал их как «один класс — вольных людей»256 . «Мы все уздени — говорят че­ченцы», — этим отзывом чеченцев о себе подтверж­дал свои наблюдения А. П. Берже. Данные А. П. Берже, основанные на письменных источниках, значи­тельно пополнились полевым материалом, записан­ным в разные годы У. Лаудаевым, воспитанником Петербургского кадетского корпуса, первым чечен­цем-историком, видным просветителем. По поводу социальной жизни чеченцев У. Лаудаев в сущности не расходился со своими предшественниками: «Че­ченцы, — писал он, — не имели князей и были все равны между собою, а если случалось, что инородцы высших сословий селились между ними, то и они утрачивали свой высокий род и сравнивались с че­ченцами. Чеченцы называют себя узденями... у чечен­цев же все люди стояли на одной ступени узденства, различаясь между собою только качествами личного свойства: умом, храбростью и т. д.»257. По оценке У. Лаудаева, «жизнь чеченского народа» строилась на основе кровно-родственных, тайповых отноше­ний258. Эти положения автор обосновал конкретным историческим и этнографическим материалом.

Об утверждении среди чеченцев, переселявшихся в XVIII в. на равнину, «кабардинского феодального устройства» писал И. Иванов259. В отличие от С. Броневского и К. Самойлова, он затронул важный во­прос — о социальных переменах, происходивших у чеченцев на равнине благодаря земледельческой эко­номике. Значительный фактический материал о че­ченцах был систематизирован в «культурно-экономи­ческом исследовании» Н. С. Иваненкова. Несмотря на то, что его данные собирались в конце XIX в., ретроспективно они существенны в научной реконструкции общественных отношений у чеченцев: Н. С. Иваненков, как и его предшественники, находил в горных районах Чечни родовую организацию на стадии разложения260.

Выдающийся русский ученый М. М. Ковалевский, подчеркивавший неодинаковый уровень в обществен­ном развитии народов Кавказа, впервые обратил вни­мание на переходный характер социальной жизни чеченцев: «всего слабее, — писал он, — развиты от­дельные элементы феодального строя», «доселе мы встречаемся с господством архаических форм родо­вого быта»261. Эта оценка относилась к обществен­ным отношениям конца XIX в. Касаясь же более ранних периодов, М. М. Ковалевский считал, что че­ченцы «были устроены» на «началах родовой демо­кратии»262. М. Н. Покровский, рассматривавший Чеч­ню конца XVIII в. как страну с «дофеодальной, пат­риархальной демократией», основывался на учете господствовавшей в ней формы собственности на землю. По М. Н. Покровскому, в горной Чечне «зем­ля принадлежала родам, а не отдельным лицам»263.

В те годы несколько иной, пожалуй, более верной, точки зрения придерживался А. Бальшин, видевший в чеченском обществе «распад родового быта и воз­никновение феодализма»264. С этим мнением расхо­дился X. Ошаев, утверждавший, что еще накануне Октябрьской революции в Чечне не было даже зачат­ков феодализма; встречаемые в документах упомина­ния о феодальных владетелях Чечни он связывал с равнинными районами и подчеркивал нечеченское происхождение этих социальных элементов265. С. К. Бушуев усматривал в общественном строе Чечни «целый ряд характерных черт патриархально-родового быта в стадии его разложения»266 . Такой же оценки придерживался Р. М. Магомедов, пола­гавший, что среди чеченских общинников формирова­лась социальная верхушка, стремившаяся к посте­пенному распространению своего влияния267.

Этот подход к проблеме нашел сторонников и в послевоенные годы268. В 1960 г. А. В. Фадеев писал о незавершенности процесса феодализации в Чечне и о свободном состоянии общинников269. Более об­стоятельно этот тезис проводил Н. П. Гриценко, счи­тавший, что в Чечне «родовая организация находи­лась в стадии разложения, а феодальные отношения в различной форме пробивали себе дорогу»270. По его мысли, в пору, когда соседние народы уже прошли феодализм и вступили в стадию генезиса капитализ­ма, в Чечне только происходило становление фео­дальной формации271. Однако суждения Н. П. Гри­ценко в известной мере носили общий характер, по­скольку исследователь не соотносил специфику орга­низации чеченского общества с двумя географиче­скими и хозяйственными зонами Чечни — равнинной и горной. Позже, дифференцировав эти зоны, он уточнит: в XVIII в. в горной Чечне только начинался процесс феодализации, тогда как на равнине новая формация складывалась сравнительно быстро272. Крайне предвзято оценивал Н. П. Гриценко дорево­люционных авторов. Так, А. П. Берже, эрудит в об­ласти кавказоведения, безупречный в обращении с фактами, был обвинен в незнании истории чеченского народа, а У. Лаудаев, собиратель ценнейших данных фольклора чеченцев, — в компилятивности273. (По­путно заметим: сам Н. П. Гриценко, касаясь социаль­ных отношений чеченского общества, не счел некорректным привести слова М. М. Ковалевского о смене родового строя феодальным, относившиеся не к чеченцам, а к народам Кавказа вообще274.) В целом же заслуживающие внимания наблюдения Н. П. Гри­ценко не оформились в самостоятельную и закончен­ную научную идею. Это удалось сделать М. А. Мамакаеву275 , прекрасному знатоку истории, быта и куль­туры чеченцев, тонко чувствовавшему такую истори­ческую категорию, как психический склад народа, его, как выражался Н. И. Костомаров, «деятельную душу».

М. А. Мамакаев не был отягощен предвзятыми стереотипами, мешающими объективной оценке внут­реннего устройства чеченцев. По его убеждению, «в XVIII веке и даже в первой половине XIX века у чеченцев все еще прочно сохранились ярко выра­женные черты тайпового строя, но рядом с ними и вопреки им вырастали и неуклонно развивались эле­менты новых феодальных отношений»276. Подчерки­вая упорное сопротивление свободных общинников новому социальному порядку, М. А. Мамакаев на­зывал XVIII — первую половину XIX в. временем, когда «каждый чеченец» еще мог гордо заявить: «Я — свободный». Он дал блестящий анализ чечен­ским тайпам как родовым и хозяйственным коллек­тивам, составлявшим общую социальную анатомию чеченского общества; по М. А. Мамакаеву, тайп зиждился на 23 принципах277, реализация которых гарантировалась господством обычного права.

Неодинаковый уровень общественных отношений в разных районах Чечни констатирует Е. Н. Кушева. На равнине, занимавшей до XVIII в. небольшую тер­риторию, Е. Н. Кушева допускает (среди «акинцев-ауховцев») феодальные отношения. Других равнин­ных жителей («окочан») она считает зависимыми от кабардинских феодалов. Что касается горной Чечни, то она, по мнению исследователя, еще не знала классовых отношений278. Е. Н. Кушева указала два «параллельных процесса: с одной стороны, выделение сильных, богатых родов — тайпов или целых токху-мов и упадок слабых, с другой — возвышение родо­вой верхушки, старейшин тайпов и патронимии». По Е. Н. Кушевой, феодализм в общественной жизни Чечни «не получил сколько-нибудь значительного вы­ражения»279. В 1978 г. в работе, выполненной в со­авторстве с М. А. Усмановым, Е. Н. Кушева рас­ширила наши представления о социальной структуре чеченцев, однако вывод исследователя остался прежним280.

Пережиточные формы родовых отношений освеща­лись М. О. Косвеном. Он довольно полно описал ро­довую общественную структуру, сохранившуюся в из­мененном виде у ряда горских народов, проследил остатки племенного деления, общие черты патрони­мии и другие дошедшие до XIX в. формы древней общественной организации. М. О. Косвен обратил внимание на описание Чечни, составленное в про­шлом веке В. И. Голенищевым-Кутузовым, по дан­ным которого ведущим общественным укладом у че­ченцев остается родовой строй с признаками раз­ложения281. Солидаризируясь с М. О. Косвеном, Б. А. Калоев подчеркивает: в отличие от соседей — кумыков, кабардинцев и осетин — чеченцы не имели своих беков, ханов, князей282. Этой мысли созвучно утвержде­ние Ф. В. Тотоева, что «развитие Чечни проходило при значительном сохранении устоев родовых отно­шений, которые составляли господствующий ук­лад»283.

Грузинские этнографы А. И. Робакидзе и Р. Л. Харадзе пишут об усложнении в XVIII — первой поло­вине XIX в. социальной жизни чечено-ингушского общества. Их интересуют пути формирования обще­ственных сил, превращавшихся в прообразы классов. Отличившиеся в набегах, — считают они, — затем легче подчиняли себе своих соплеменников; более сильные тайпы брали на себя обязанность охранять слабых, тем самым ставя их в зависимость. От этих выводов А. И. Робакидзе и Р. Л. Харадзе идут к те­зису, что в Чечне процесс образования привилегиро­ванного сословия сопровождался появлением круп­ных оборонительных сооружений, наличие которых, по их мнению, свидетельствовало о зачатках соци­альной дифференциации, а формирование более со­вершенных укреплений замкового типа — о выделе­нии из общей массы общинников двух социальных сил — знати (эзди) и зависимых (лай)284. Прием соотнесения башенных поселений с общественными процессами широко использовал С. Ц. Умаров, высказавший мысль, что оформление замков типа цита­дели «явилось отражением раннефеодальных отноше­ний». Зарождение этих отношений он датирует XV—XVI веками, т. е. периодом, когда, по мнению С. Ц. Умарова, создавались замки-цитадели285. При таком подходе, однако, необходимо учитывать, что строительство боевых башен и замков-цитаделей бы­ло делом всего тайпа, а не отдельных представителей общины, -приобретших якобы исключительную социальную силу: «в сооружении башни участвовали все члены данной фамилии»286, так как «построение баш­ни должно было свидетельствовать о родовой спло­ченности и мощи»287. Замки-цитадели также не мо­гут стать аналогом феодальному замковому поме­стью. Эти факты делают малоплодотворной попытку С. Ц. Умарова рассмотреть имущественное расслое­ние горных чеченцев на фоне формировавшихся в Чечне башенных поселений288. В самом общем виде подобный фон мог бы помочь составить представле­ние лишь о социальных различиях между тайпами, но не отдельными общинниками. В целом же данные о боевых башнях и оборонительных комплексах при всей их ценности малопригодны для оценки общест­венного процесса. К стадиальной классификации об­щества, как справедливо указывает Г. А. Меликишвили, применим единственно возможный критерий — степень развития института частной собственности и раскола общества на антагонистические классы289. К исследованию процессов складывания земельной собственности у чеченцев и ингушей призывал и Е. И. Крупное. Вместе с тем ученый подчеркивал: «Хотя в начале XIX в. элементы социальной диффе­ренциации и прослеживались, настоящая феодальная аристократия здесь еще не сложилась»290. Е. И. Круп-нов заметил в вайнахском обществе высокий дина­мизм, свойственный «последней стадии развития ро­дового строя», с ее «военными столкновениями между отдельными племенами и даже родами»291.

Над проблемой общественного строя Чечни успеш­но работает В. Б. Виноградов. В его статье о генезисе феодализма на Центральном Кавказе освещены акту­альные вопросы социальной организации горцев. Однако стремление найти у всех горских народов единую модель общественной структуры придает его выводам схематичность, а утверждение, что в истори­ческой науке «сложилась и стала фактически обще­признанной концепция развития классового обще­ства у населения горного Кавказа»292 следует рас­сматривать как небрежность в историографической оценке литературы по проблеме. Более реалистичен вывод Л. И. Лаврова, признавшего господство и по­ныне в кавказоведении положения, когда, с одной стороны, указывают на наличие в ряде районов Кав­каза сложившихся феодальных государственных об­разований, с другой — на сохранение вплоть до XIX в. союзов сельских общин, так называемых «вольных» обществ со слабо выраженной социальной структурой»293. Ко второму типу обществ, кстати, Л. И. Лавров относил и горную Чечню.

В конце 70-х — начале 80-х годов в Чечено-Ингу­шетии активизировалась работа над проблемой об­щественного строя вейнахов. Четко обозначилось единое концептуальное направление, призванное ар­гументировать идею о господстве в Чечне в XVII— XIX вв. феодального способа производства. Поиски новых фактов в пользу этого тезиса объективно рас­ширяют исследовательскую базу проблемы. Однако поверхностный подход к таким важнейшим явлени­ям, как классообразовательные процессы, формы собственности, эксплуатации и др., явно предвзятая настроенность отдельных авторов, а в ряде случаев и некомпетентность ведут к еще большему осложне­нию исследовательской работы. Нередко, например, высказываются такие положения: «Оценка характера общественно-экономического строя Чечено-Ингуше­тии на протяжении ряда последних столетий неоднократно менялась»294 (несведущий читатель, понятно, может заключить, что изучение общественного строя чеченцев и ингушей насчитывает несколько столе­тий); или еще: «У Московского правительства XVI— XVII веков (в том числе у администрации русских крепостей на Кавказе) не было сомнений в том, что у вейнахов господствовал феодальный строи»295 .

Автор приведенных строк явно забывает, что само московское правительство той эпохи не осознавало и свою принадлежность к «феодальному строю» в нашем его понимании, тем более оно не могло опре­делять уровень общественных отношений других на­родов. Под стать этим курьезам и такое заявление: «В Чечено-Ингушетии юридически узаконенного кре­постного состояния не было, но сословная неполно­правность процветала и, по существу, мало чем от­личалась от крепостного права»296. Подобные поиски феодально-крепостнической системы в Чечне не только малопродуктивны, но способны нанести урон делу дальнейшего изучения проблемы.

К работам, «завышающим» уровень общественных отношений чеченцев XVIII — первой половины XIX в., относится и статья Ш. Б. Ахмадова, с одной сторо­ны, указавшего на наличие в горной Чечне лишь иму­щественного неравенства периода разложения родоплеменных отношений, с другой — на формирование господствующего сословия — князей, феодалов, вла­дельцев и т. д.297 О князьях, мурзах, владельцах, якобы «уживавшихся» в чеченской общине, пишут также Т. А. Исаева и С.-А. Исаев298. Между тем хо­рошо известно, что внутренняя социальная жизнь чеченских горцев в рассматриваемый период еще не успела создать «собственных князей и мурз»; вер­хи, о которых идет речь, — это «пришлые князья и владельцы, являвшиеся либо кабардинскими, либо кумыкскими, либо аварскими»299. В чечено-ингушской литературе заметна и другая тенденция — стремле­ние сопоставить «чеченскую модель» общественной структуры, сложившуюся к XVIII в., с общественным строем других народов Северного Кавказа. На таком подходе особенно настаивают Т. Т. Мальсагова300 и С. Ц. Умаров301. Бесспорно, для выяснения ряда особенностей общественной организации вейнахов важно было бы применить историко-сравнительный метод. Здесь особенно перспективным представля­ется сопоставление общественных структур таких народностей Большого Кавказа, как хевсур, тушинов, пшавов, осетин Куртатинского общества, «вольных» обществ Дагестана и т. д., переживавших одну и ту же переходную стадию социального развития. Что касается «сравнений», к которым прибегают отдель­ные авторы, то здесь, к сожалению, иные цели — «унифицировать» общественный строй чеченцев по образу районов с феодальным устройством. О такой методе справедливо высказался лауреат Ленинской премии Е. И. Крупное: «Печальнее всего, — писал он, — что эти заключения молодых авторов не бази­руются на каких-либо серьезных доказательствах... Главный же недостаток таких работ заключается в том, что в них состояние вайнахского общества рас­сматривается обобщенно, как бы вне времени и пространства. Сделанными же позитивными выводами напрочь стирается сама неравномерность историче­ского развития, что так характерно для истории всего Северного Кавказа»302.

Источники:
252. Мамакаев М.А. Чеченский тайп (род) в период его разложения. Грозный, 1973, с. 22.
253. Броневский С. Указ. соч., с. 181.
254. Там же.
255. Берже А.П. Чечня и чеченцы. Тифлис, 1859.
256. Там же, с. 90.
257. Лаудаев У. Указ. соч., с. 23—24.
258. Там же, с. 14.
259. Иванов И. Чечня. — Москвитя­нин. № 19, 20, кн. 1, 2, 1851.
260. Иваненков Н.С. Указ. соч., с. 7—12.
261. Ковалевский М.М. Поземель­ные и сословные отношения у горцев Северного Кавказа. — РМ, 1883, № 12, с. 138.
262. Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе..., т. II, с. 265.
263. Покровский М.Н. Указ. соч., с. 200.
264. Бальшин А. Социально-эконо­мическое состояние нагорной Чечни, — В кн.: О тех, кого называли абреками. Грозный, 1927, с. ПО.
265. Ошаев X. Очерк начала револю­ционного движения в Чечне. Грозный, 1927, с. 16.
266. Бушуев С.К. Указ. соч., с. 27; его же: О кавказском мюридиз­ме. ВИ, 1956, № 12, с. 73. 267. Магомедов P.M. Борьба горцев за независимость..., с. 12.
268. ШССТАК, с. III.
269. Фадеев А.В. Россия и Кавказ..., с. 295.
270. Грищенко Н.П. Социально-экономическое развитие Притеречных районов в XVIII — перв. пол. XIX в. Грозный, 1961, с. 9.
271. Там же.
272. Грищенко Н.П. К вопросу о феодальных отношениях в Чечено-Ингушетии. ИСКНЦВШ, 1976, № 4, с. 17.
273. Там же.
274. Там же; Ковалевский М.М. Поземельные и сословные отно­шения..., с. 138.
275. Мамакаев М.А. Указ. соч. (Первым изданием эта работа вышла в 1962 г. под названием «Чеченский тайп (род) и про­цесс его разложения»).
276. Там же, с. 3.
277. Там же, с. 7, 29—38.
278. Кушева Е.Н. Народы Северного Кавказа..., с. 80, 81.
279. Кушева Е.Н. О некоторых осо­бенностях генезиса феодализ­ма..., с. 180, 184.
280. Кушева Е.Н. Усманов М.А. К вопросу об общественном строе вайнахов. — СЭ, 1978, № 6, с. ПО.
281. Косвен М.О. Указ. соч., с. 213—214.
282. Калоев Б.А Чеченцы. — В кн.: Народы Кавказа. М., 1960, т. I, с. 364.
283. Тотоев Ф.В. Общественно-экономический строй Чечни (вторая половина XVIII — 40-е годы XIX века). Автореф. канд. дисс. М., 1966, с. 9.
284. Харадзе Р.Л., Робакидзе А.И. Характер сословных отношений в горной Ингушетии. — КЭС, 1968, т. II, с. 144—145.
285. Умаров С.Ц. Средневековая материальная культура горной Чечни XIII—XVII вв. М., 1970, с. 22.
286. Крупное Е.Н. Средневековая Ингушетия. М., 1971, с. 70.
287. Семенов Л.П. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1928—1929 гг. Владикавказ, 1930, с. 395.
288. Умаров С.Ц. Средневековая материальная культура..., с. 22; В этой связи нельзя не согла­ситься с критикой, которой подверглось допущенное С.Ц. Умаровым «голословное отрицание у вайнахов родового строя». (См.: Крупное Е.И. Указ. соч., с. 161 — 162).
289. Меликишвили Г.А. К вопросу о характере древних закавказ­ских..., с. 53.
290. Крупное Е.И. Указ. соч., с. 176.
291. Там же, с. 160.
292. Виноградов В.В. Генезис феодализма..., с. 35.
293. Лавров Л.И. Назревшие во­просы изучения социальных отношений на докапиталисти­ческом Кавказе. — Социальная история народов Азии. М., 1975, с. 6—7.
294. Умаров С.Ц. О некоторых особенностях классообразования и антифеодальной борьбы в средневековой Чечено-Ингу­шетии. — Вопросы истории классообразования и социаль­ных движений в дореволюцион­ной Чечено-Ингушетии (XVI —начало XX в.). Грозный, 1980, с. 7.
295. Там же.
296. Тавакалян Н.А. О классах и классовой борьбе в чечено-ингушском обществе so второй половине X VIII — первой половине XIX в. — В кн.: Социальные отношения и классовая борьба в Чечено-Ингушетии в дореволюционный период (XI — начало XX в.). Грозный, 1973, с. 35.
297. Ахмадов Ш.Б. К вопросу о со­циальных отношениях в Че­чено-Ингушетии в XVIII ве­ке. — В кн.: Социальные отношения и классовая борьба в Чечено-Ингушетии..., с. 51.
298. Исаева Т.А. и Исаев С.-А.А. Вопросы сельской общины чеченцев и ингушей (XVI—XVIII вв.). — В кн.: Общественные отношения у чеченцев и ингушей в доре­волюционном прошлом (XIII — начало XX в.). Грозный, 1982, с. 52.
299. Ахмадов Ш.Б. Указ. соч., с. 53.
300. Мальсагов Т.Т. О классовой дифференциации и формах социальной зависимости среди чеченцев и ингушей. — Ма­териалы научной сессии по вопросам истории Чечено-Ингушетии. Грозный, 1964, с. 150.
301. Умаров С.Ц. О поселениях н некоторых особенностях социально-экономического развития горной Чечено-Ингу­шетии эпохи позднего средне­вековья. АЭС. Грозный, 1969, т. III, с. 163.
302. Крупнов Е.И. Указ. соч., с. 162.


при использовании материалов сайта, гиперссылка обязательна