В годы организации военно-экономической блокады горцы бесспорно оказывали сопротивление действиям российского командования на Большом Кавказе. Однако это сопротивление можно было назвать «пассивным», поскольку оно являлось не всегда адекватным предпосылкам, которые здесь имелись: это и тяжесть военно-экономической блокады, подрывавшей и без того слабую экономику горцев, это и наличие у горцев «готовой военной организации», способной не только обеспечить дальние рейды за добычей, но и оборону от противника. Такие вооруженные акции, как карательные экспедиции А. П. Ермолова, должны были тут же спровоцировать войну горцев за свою независимость и свободу. События 1819 г. в Акуша-Дарго показали, сколь легка была задача мобилизации военных сил для отпора врагу: 15 тыс. акушинцев вышли тогда навстречу русскому карательному отряду, чтобы дать бой. Но «войны за независимость» так и не произошло. Те же акушинцы фактически ретировались перед численно уступавшим им отрядам русских. И дело было не в трусости, как поспешили заключить русские офицеры. И все же акушинский кадий, наводивший страх на соседей, не раз возглавлявший крупные ополчения, на этот раз спасовал перед небольшим войском.

В поступательном развитии «демократических» племен особая роль принадлежала набеговой системе, сопровождавшей на переходном этапе все социальные процессы адыгского общества.
Источники свидетельствуют о раннем зарождении у адыгов системы набегов. Уже во второй половине XV в. итальянский путешественник Дж. Интериано, посетивший Черкесию, мог наблюдать, как черкесы «постоянно воюют с татарами, которые окружают их почти со всех сторон. Ходят даже на Босфор вплоть до Херсонеса Таврического, той провинции, где находится колония Каффы, основанная в древности генуэзцами». Он заметил, что черкесы занимаются набегами «сезонно» («охотнее всего совершают походы в зимнее время, когда море замерзает») — признак «вырастания» единичных набегов в систему набегов. Дж. Интериано полагал, что набеги «в здешней стороне» — «обычное явление».

Набеговая система чеченцев достаточно полно описана в дореволюционной литературе, где наибольшую ценность представляют сведения У. Лаудаева. Первый чеченский историк, понятно, не мог знать подлинной природы набегов. Но приведенный им фактический материал воспроизводит необычную социальную напряженность в чеченском обществе на стадии перехода его к новой формации. Это было время, когда «перестали уважаться обычаи отцов и не исполнялись условия адата; в Чечне стало господствовать только одно право — право сильного». В обстановке обозначившегося раскола общества формировались противоборствующие социальные силы: стремившаяся к власти и новым привилегиям родовая знать и сторонники сохранения тайпового уклада общественной жизни.

Признано, что формирование классов часто шло по пути складывания сословно-кастовых групп, зарождавшихся и получивших развитие на последнем этапе родоплеменных отношений. Появлению таких групп способствовали завоевания, войны, превращавшие этнические различия в кастовые, а затем и в классовые48. Говоря о разложении родового общества, развивавшегося в военную демократию, Ф. Энгельс считал, что «война», которую раньше вели только для того, чтобы расширить территорию, ставшую недостаточной, ведется теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом. Недаром высятся грозные стены вокруг новых укрепленных городов: в их рвах зияет могила родового строя, а их башни достигают уже цивилизации»49.

«Вольные» общества горного Дагестана составляли одну из наиболее значительных «баз» набеговой системы на Большом Кавказе. Набеги, направленные на низину, дореволюционные историки именовали «воровскими», «хищническими»1. Далекие от понимания социальной почвы так называемых «хищничеств», они, как правило, указывали на этнопсихические особенности горцев, будто побуждающие их к набегам.

Набеговая система — закономерное явление, соответствовавшее, по словам Ф. Энгельса, тем «гнусным средствам» — «воровству, насилию, коварству, измене», которые подтачивали основы родового быта. Именно эта закономерность в классической форме проявилась в XVIII — первой половине XIX в. в «вольных» обществах при их переходе к новой формации. Разложение родовых отношений, классообразовательные тенденции, набеги, а затем и Кавказская война — это разные звенья единого процесса феодализации в горных районах Дагестана.

На Северо-Западном Кав­казе общественно-экономические процессы, включая Кавказскую войну, при всем сходстве с районами Большого Кавказа, протекали своеобразно. В XVIII — первой половине XIX в. основу организации обще­ственной жизни адыгских племен составляла сель­ская община («псухо»). Это отмечали не только советские, но и дореволюционные историки, указав­шие на позднее (первая половина XIX в.) проис­хождение территориальной общины и господство в ней родовой организации.

Историография пробле­мы общественного строя «демократических» племен в советском кавказоведении начиналась с М. Н. По­кровского. Как известно, его взгляды в последние годы жизни и творчества во многом определялись марксистским положением о роли классовой борьбы в истории.

Северо-Западная часть Кавказа населялась в основном адыгскими племенами. Численно горцы («демократические» племена) — шапсуги, абадзехи, натухайцы превосходили жителей равнины («аристократические» племена) — кабардинцев, бесленеевцев, бжедугов, хатукайцев и др. Оценка общественного строя первых разноречива, вторых — однозначна: господство феодальных отношений. Не касаясь «аристократических» племен, прямо не вовлеченных в Кавказскую войну, остановимся на спорных аспектах социальной организации «демократических» племен, ставших очагом мюридизма на Северо-Западном Кавказе.

Чечня в целом, как отме­чалось, развивалась теми же путями, что и «вольные» общества горного Дагестана. Вместе с тем она обла­дала этнической и другой спецификой. В основе об­щественной структуры чеченцев лежал тайп (род), состоявший из трех-четырех поколений и насчиты­вавший, как правило, десятки членов, объединенных общим хозяйством и подчинявшихся деспотическому управлению своего главы303. По оценке У. Лаудаева, «жизнь чеченского народа» строилась на основе кров­но-родственных, тайповых отношений304. В процессе сегментации из отдельных тайпов формировались «гары» или «неки» — ветви тайпа305.